Где наша не пропадала

Кукушкин разостлал свое пальто и помог Тоне сесть, а сам, присев на корточки, заглянул Тоне в глаза. Тоня улыбнулась и опустила глаза, хлопнув ресницами. И вдруг ее лицо побледнело и неописуемый страх искривил рот. Кукушкин тоже взглянул вниз и увидел черную как деготь воду ручья, и в этой черной тихой воде отражались, покачиваясь кверху каблуками, отороченные куньим мехом гамаши Лидии Васильевны. Кукушкин поднял глаза. Неестественно вытянув шею и откинув голову назад, опустив беспомощно левую руку, а правой судорожно схватившись за воротничок кофточки, ногами почти касаясь замшелого валуна, прямо перед ним на знакомой Кукушкину сосне висела Лидия Васильевна.

Так вот куда пригодилась веревочка, спрятанная Кукушкиным в книжный шкаф! Конец веревки спускался на грудь. Две синицы хлопотливо теребили веревку. Они ничего не боялись.

Г л а в а ш е с т н а д ц а т а я БОЛЬШОЙ ГОП

Все лето Кукушкин проработал трактористом. Тетя Поля купила ему серый шерстяной костюм с серебряной искоркой и желтые штиблеты. Кукушкин стал поглядывать на себя в зеркало и прилаживать по-особому на правую бровь волнистый выгоревший чуб.

Он парень рослый и сильный, ему остается пробыть только одну зиму в школе, а там он может работать помощником агронома или учиться дальше. Хорошо бы уговорить Тоню поехать учиться вместе. Он очень часто стал думать о Тоне. И ему было приятно от этих раздумий.

Мне очень хочется, чтобы с моим Кукушкиным ничего страшного не случилось. Мне хочется, чтобы исполнилось все, что он задумал, потому что ничего худого он задумать не может. Я верю ему больше, чем себе, это святая правда. Иногда мне хочется поступить, как он, но у него свой характер и своя судьба, и что-нибудь изменить в этом не в моей воле.

А колобок продолжал катиться, он привел Кукушкина в областной город Иваново. Если человеку в незнакомом городе некуда идти, он остается на вокзале.

Кукушкин сидел на своем сундучке около «титана», прислонившись к его горячей щеке спиной. На полу сидели и лежали вповалку люди. Они ехали в Магнитогорск и на Днепрострой, в Комсомольск-на-Амуре, к нефтяным вышкам Баку или в полынные степи Приволжья.

За окном темнела мощенная булыжником площадь. Ветер рябил лужи. По площади шел человек, неуклюжий и заросший, как медведь. Он шел, не разбираясь, по лужам, шлепая размокшими опорками. Вот он остановился. Кукушкин узнал Силантия Кобылу. Силантий вынул из бездонного кармана четвертинку водки. Ловко выбил пробку и, закинув голову, маленькими глотками выпил все. Потом вытер тыльной стороной ладони мохнатый рот, наверняка сказал: «Паганини, с силой пять пудов!» — оглянулся по сторонам, заметил подкову, поднял ее, понюхал, смачно сплюнул, бросил подкову на землю и ушел в ночь.

На вокзал пришла бригада осодмильцев, крепких ребят с красными повязками на рукавах. Они искали жуликов.

— Ты куда, парень, едешь? — спросил старший Кукушкина.

— В Кинешму, — наобум ответил Кукушкин.

На вторую ночь он сказал, что едет в Кострому.

На третью ночь старший, пристально, как на старого знакомого, посмотрев на Кукушкина, спросил его строго и заинтересованно:

— Ты уже вернулся из Арзамаса. Пойдем-ка, парень, с нами да поговорим ладком…

В те времена в Иванове было очень много странных вывесок; была, например, около городской билетной кассы такая: «Иввозцветметсборпромсоюзсбыт». Прочитать ее вслух я не мог при всем на то старании. Но я запомнил на всю жизнь другую вывеску. Она висела на одной из дверей городского Совета. В те времена я тоже был один на целом свете и, съев свой колобок, усиленно искал свою дорогу. Она-то меня после долгих скитаний и привела в горсовет — к двери, на которой я прочел «Горкомпобез». Строкой ниже это слово расшифровывалось так: «Городская комиссия по борьбе с беспризорностью». Вот около этой двери я и встретился с Кукушкиным.

Счастливая звезда с поэтическим названием «Горкомпобез» свела нас вместе, пообещав долгую и крепкую дружбу. Мы поклялись прожить всю жизнь вместе и умереть в один день.

По путевке мы пошли в областную текстильную школу и по всем правилам вежливости постучались в двери директора Ивана Ивановича Баландина.

Навстречу нам вышел худой и длинный, как Дон-Кихот, человек в синей косоворотке, подпоясанной синим плетеным поясом, в хромовых сапогах, в старомодном пиджаке с отвислыми карманами. Он оглядел нас внимательным взглядом усталых синих глаз из-под маленьких очков в железной оправе и пригласил к себе.

Он прочел наше направление и спросил, есть ли у нас документы об образовании. Этих документов у нас не было. У нас была только метрика — одна на двоих.

— Тогда вам придется сдавать экзамены! — сказал Баландин. Мы готовы были ко всему. И мы сдали экзамены. И нас приняли на ткацкое отделение.

И стали мы жить трудно, весело и жадно.

Юность есть юность! Она берет свое и тянется к свету, как подорожник, пробивающий кору асфальта.