Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

В данном случае дистанция между Головиным и миром, одновременно пролетарским и одновременно буржуазным, на самом деле не сводится к социологическим характеристикам пролетарского и буржуазного. Скорее, речь идет о противостоянии фигуры Головина линейному времени как таковому, в котором разворачивается и пролетарское, и буржуазное как две грани одного и того же, — в этом, собственно, и есть аристократизм Головина. Мы можем посмотреть на известное высказывание Ницше, которое в данном случае абсолютно точно относится к Головину, о том, что есть ценности христианские, а есть ценности благородные, и между ними есть дистанция. И не имеет значения, хорошо это или плохо, мы анализируем это с точки зрения структурной социологии. Проблема самоубийства — это проблема благородных ценностей, которая совершенно несовместима с христианским дискурсом; как мы знаем, самоубийство считается в христианстве самым тяжким грехом. То же самое касается некоторых вторичных моментов, таких как дуэли или некоторые аспекты любви и так далее.

Поэтому речь идет, скорее, не о противостоянии с советским или постсоветским дискурсом как таковым, а о противостоянии Царству Времени. Вневременное начало в Головине и есть его аристократизм. То, что Головин был parleur, является подтверждением того, что он был олицетворением манифестационистской стихии, а не креоционистской. Отсюда характеристика и самохарактеристика Головина как язычника.

Что такое язычество в самом общем смысле? Это абсолютное утверждение всего во всем, которое осуществляется двумя основными путями: жертвой и оргией. Монотеистическая традиция, как известно, только в христианстве принимает жертву — причем жертва Бога полноценно принимается только в православии, а проблематика оргии в христианстве вообще отбрасывается и почитается нечистой. Именно утверждение «всего во всем» есть основная характеристика личности Евгения Всеволодовича, что особенно остро чувствуется в его последней прозе, в его Гротесках, опубликованных в книге «ТАМ». Именно в ней он раскрыл себя в полной мере.

Отсюда, от этого, безусловно, абсолютного манифестационизма Головина, и вытекает его любовь к так называемым «неполиткорректным» режимам, которые в действительности совершенно недостойны его дискурса. Собственно говоря, именно потому и не осуществились эти режимы, т. к. в конечном счете они не были тем, о чем он в связи с ними грезил. На самом деле эти режимы акцентировали моральную проблематику, моменты морально-правового регулирования, хотя, с другой стороны, именно поэтому они и оказались таким же явлением буржуазного мира, который, с точки зрения Головина, был неприемлем. И совершенно справедливо, что он не восхваляет неполиткорректные режимы, а лишь грезит о них.

То же самое можно сказать и о язычестве Головина, и о современном русском так называемом неоязычестве, которое, кстати, гораздо в большей степени соотносимо, чем сам Головин, с этими неполиткорректными режимами. Что же такое современное русское неоязычество? Это, конечно же, никакое не язычество, потому что это, безусловно, не жертва и тем более не оргия — как известно, современное неоязычество все целиком строго моралистично. Современное неоязычество — это наложение дискурса литературы XVIII века с выдуманными языческими божествами на вполне моралистическую проблематику христианства в его позднем, скорее всего протестантском варианте. Мы вполне можем назвать современное неоязычество радикальным беспоповским согласом, как бы странно это ни звучало. Понятно, что для Головина это все абсолютно чуждо.

В том же самом понимании «всего во всем» язычеством является и поэзия. Более того, можно сказать, что поэзия есть язычество как таковое, и совершенно справедливо христианство в его высшем иноческом выражении поэзию отвергает, почитая ее ересью. Именно это в XVII веке, до раскола, послужило основой конфликта между боголюбцами и скоморохами, приведшего к победе боголюбцев. Фактически это конфликт между абсолютно адекватным христианством и абсолютно адекватной поэзией, которой являлось русское скоморошество. В этом смысле Головин, конечно, — русский скоморох, в самом высшем смысле данного слова.

На этот счет нет абсолютно никаких иллюзий: настоящий поэт никогда не может быть монотеистом, и настоящий монотеист никогда не может быть поэтом. Поэтому монотеист — это в некотором смысле уродство как по отношению к высокому монотеизму, так и по отношению к высокой поэзии. В этом вся ущербность поэзии Нового времени. Неточна и очень чуткая Марина Ивановна Цветаева, которая написала: «В сем христианнейшем из миров поэты — жиды!» Это крайне неточное выражение: в наихристианнейшем из миров поэты, конечно же, язычники, но никоим образом не иудеи. Это разные вещи.