Где ночует зимний ветер

— Анфиса, ты не презирай меня, — тихо выдавил Лешка. — Я решил проверить, смогу ли стать другим. Пересплю, а утром отчитываюсь перед Григорием. Он Цыпленков, и я Цыпленков. Но какая между нами разница! Ты не догадываешься? Я об этом один только знаю. Аверьян Гущин — сволота. Раскусил я его. Я дурак, зря драл глотку из-за кубиков. Григорий Цыпленков, когда работал на Красноярской ГЭС, не был крохобором. И я им не буду. Последний раз сорвался. Ты поняла меня?

— Плохо…

— Сейчас поймешь. Я письмо написал Григорию, все выложил без утайки. Как служил, как работал. О себе решил объявить. Может быть, мы родственники. Я ведь один. Никого у меня нет. Воспитывался в детском доме. Пусть Григорий знает, что есть на свете второй Цыпленков. И я не подведу его. Нашу фамилию не буду марать. Ну кем я был? Лешка Цыпленков — пьяница, Лешка Цыпленков — рвач. Я стану другим!

— Ты сможешь.

— Ты веришь мне?

— Верю.

«Я и Бугру теперь верю — будет он человеком», — думала я.

Глава 18 СЛОВО ВЕТЕРАНОВ УРАЛЬСКОГО ДОБРОВОЛЬЧЕСКОГО КОРПУСА

Дождь барабанил вторые сутки по мокрому брезенту палатки. И за все это время порывистому ветру ни разу не удалось разорвать черные облака, сбить его секущие струи. Иногда ветер менял направление: дул с севера, и тогда сразу холодало, вместо тяжелых капель к земле неслись белые хлопья снега.

Внезапное появление вертолета над нашим лагерем походило на чудо, которое удалось совершить летчикам.

Я убеждала себя, что Володьку должны спасти. Но страх не проходил, когда я вспоминала его разбитую ногу, подозрительно ползущую черноту к коленке, залитые кровью бинты и порванные простыни. Не забыть его страдальческих глаз, бледного лица с заострившимися скулами, искусанных губ, спутанных колечек волос на потном лбу и прощального взмаха слабой руки.

Пока с вертолета выгружали продукты и взрывчатку, а потом заботливо укладывали на носилки Володьку, прошло, наверное, минут десять, но для меня они показались мгновением. В поднятом шуме, суете и крике ребят затерялся мой голос. Я не была уверена, что Володька разобрал мои последние слова, когда я успокаивала его и называла еще раз свой московский адрес и имя мамы. Он скрипел зубами от боли, порой терял сознание.

Вертолет вздрогнул, выстреливая темные колечки дыма. Размашистые лопасти винта завертелись, согнали воду, высушивая траву между камнями. Я растерянно смотрела вслед взлетевшей машине.

Вертолет напоминал большую стрекозу со слюдяными крылышками. Машина ткнулась в облачность и пропала. Снова вывалилась перед острыми клыками Скалистого. Прицелилась и перепрыгнула через них.

А я все еще прислушивалась к затихавшему гулу далекого мотора. Растерянно оглянулась, ничего не понимая, совершенно смятенная. После нападения в палатке ВВ Володька стал моим злейшим врагом. Но его ранение потрясло: для меня он рвал породу. И сейчас я готова была бежать за улетевшим вертолетом, не раздумывая отдала бы ему свою кровь, чтобы только спасти.

Я почувствовала, что страшно устала от тяжелого перехода через тундру. Едва добрела до палатки. Сбитые резиновыми сапогами пятки нестерпимо горели.

— Анфиса, подожди! — из-за палатки выбежала Сладкоежка, вертя перед моими глазами разноцветными конвертами. — Ты счастливая: сразу три письма. А я посылку получила.

— Давай, — я безразлично протянула руку.

— Спляши.

— Не буду.

— Ты не рада письмам? — удивилась студентка, поворачивая рывком меня к себе, заглядывая в глаза. — Ну, скажи, ты не рада?.. Знаю, тебе жалко Свистунова.

Я заплакала.

— Я боялась Бугра, — призналась Тося. — А почему — сама не пойму. Лешка Цыпленков чуть-чуть похож на него, но не такой страшный.

Я могла многое рассказать подруге о Володьке Свистунове, но не имела права посвящать в его тайну. Зачем рассказывать, что он вор: дал мне слово покончить со старым, сорвал с шеи никому не нужный крест. Нет больше вора в законе! Есть человек.

— Я верю, его спасут.

— Анфиса, ты пришла с Хауты в лагерь за помощью… Не боялась одна идти по тундре?

— Лешка шел со мной… Вдвоем не страшно… А разве ты не пошла бы?

— Но все равно ты, Анфиса, храбрая!

— Храброго человека ты не видала, — я чуть улыбнулась губами, вспомнив ласковые глаза гвардии старшины медицинской службы. — Есть у меня одна знакомая в Москве, Дядя Степа. Настоящий храбрец! Степанида Ивановна. Степой ее на фронте звали… Ушла добровольцем в сорок первом… санитаркой была, раненых с поля выносила… Не раз с фашистами дралась, из автомата стреляла. Познакомлю тебя с нею.

— Я буду рада!

Спасибо Сладкоежке, помогла мне лечь. Я упала на койку и сразу куда-то провалилась. Проспала долго. Открыла глаза и не могла понять, кто меня раздел и так заботливо укрыл одеялом. На ящике стояли миска с гречневой кашей и кружка чаю! Я поняла: приходила проведывать Вера. Будить не решилась и оставила ужин. Забегала и Сладкоежка: горкой насыпаны шоколадные конфеты в разноцветных обертках.