Где ночует зимний ветер

— Зачем такое громкое сравнение. Работа наша скромнее, но очень необходимая, — сказал он и повернулся ко мне: — Ты мыслишь по-школьному, упрощенно. Сердца мы не вырываем, а отдаем свои знания. Идти впереди — всегда счастье!

Аверьян Гущин заскреб пальцами свою бороду.

— А если золото найдете, тоже его отдадите? — недоверчиво спросил он у Александра Савельевича.

— Конечно, отдадим, — просто сказал начальник партии. — Наше дело находить, поэтому и будем лазить по горам.

— А здесь есть золото?

— Вполне возможно. Но у нас другая задача: медь нужна стране.

— Золото лучше искать. Доходнее, — оживился Лешка Цыпленков. Щелки его век приоткрылись, и жадно засверкали маленькие колючие глазки.

— Стране нужна медь, — упрямо повторил Александр Савельевич. В жестких нотках его голоса звучала непреклонная воля.

Прислушиваясь к затянувшемуся разговору, я первый раз обиделась на Александра Савельевича. Почему он не хочет искать золото? Разве не понимает, что оно дороже? Разве оно никому не нужно? А золотые кольца, броши, кулоны и часы? Надо быть отсталым человеком, чтобы не понимать этого. Аверьян Гущин и Лешка Цыпленок правы. Мы должны искать золото, если оно есть в горах. Наткнуться бы мне на большой самородок. В газетах бы написали: «Анфиса Аникушкина нашла самородок золота». Удивились бы ребята из нашего класса, мама, Дядя Степа и, конечно, Алик со своим Жорой: мол, а мы думали, что Аникуша ни на что не способна!

Аверьян Гущин и Цыпленок подошли к двум Бобам. Уставились в карту, которую геологи старательно раскрашивали цветными карандашами.

— Выбрали маршрут? — спросил Аверьян и пытливо посмотрел на Боба Большого. Он давно признал его за старшего и всячески выделял.

— Отмечаем границу простирания.

— Понятно. — Аверьян толстым пальцем зацарапал по бумаге.

Из всех цветов, которыми геологи раскрасили карту, он особенно пристально рассматривал желтый. Желтый, по его понятию, должен был соответствовать золоту.

Бугор курил в сторонке. Его не волновали разговоры геологов, их будущие походы, высоты хребтов, золото и самородки. Он лениво пускал колечками дым изо рта. В эту минуту важнее дела для него и не существовало.

Наши взгляды встретились. Бугор проницательно смотрел на меня. Мне не понравилось его разглядывание, и я торопливо сказала:

— Чай будешь пить?

— Мне налей, Анфиса, второй раз тебя прошу, — обиделся Цыпленков и угрюмо засопел.

— Алешка, смотри, вода плотины рвет, — сказал громко Гущин и раскатисто засмеялся.

В протянутые кружки я разлила чай. Вера вдруг спохватилась и с тревогой спросила:

— А Сергею ты оставила чай? Забыла бы опять, Анфиса, о больном.

— Почему я забыла? — Мне не понравились незаслуженные нападки поварихи. — Ты же заботишься о его питании, а Бугор отвечает за лечебные процедуры! За ним утюг.

Александр Савельевич поднял голову. Я увидела в его глазах молчаливое осуждение и мгновенно ощутила жгучий стыд за свою грубость и резкость. Сколько мне надо учиться, чтобы выдержкой хотя немного походить на него? Я ловлю себя часто на мысли: не осознала до сих пор, что перешагнула порог школы. Петруша предупреждала о сложностях жизни. На уроках Воронец лишь иронически улыбался, считая слова нашей классной руководительницы педагогическим трепом. А порог есть, он ощутим. Шла, шла спокойно и споткнулась. Я понимаю, что начальник партии сейчас фиксирует каждое наше действие и дает ему соответствующую оценку. За мою грубость пятерку не поставит. Поведение хуже быть не может!

Начальник партии повернул голову. Глаза у него темные, вопрошающие. «Александр Савельевич, я исправлюсь. Вы меня не узнаете, — мысленно говорила я. — Вот увидите, Александр Савельевич. Я обязательно исправлюсь». Мне захотелось поблагодарить Дядю Степу. Она познакомила меня с удивительными людьми, фанатиками своего дела, своей работы. Я никогда не думала, что есть такое увлечение!

Прижалась к горячему боку печки. Заставила себя поверить, что скоро конец дождю, снегу. Мы выедем в поле. Начнется настоящая работа.

— Мне не видать счастья. Я поругалась с Виктором, — громко всхлипывала где-то на конце провода Маша Королькова, оглушив меня своей новостью. Я невольно отодвинула трубку от уха, но слова гремели, как выстрелы. — Он не любит меня… я поняла… не любит… Ты слышишь, Аникушкина?

Не вовремя позвонила Маша Королькова. Мне самой тяжело, но я не могла ей об этом сказать, она хотела, чтобы я ее успокоила, обласкала.

— Фисана… Пожалуйста, еще раз съезди на аэродром… поговори с Виктором… сделай для меня…

— Не знаю… не обещаю! — ответила я сухо и подумала: «Мне бы самой в пору с кем-нибудь поделиться своим горем. Кому довериться? Я одна… На Алика нет никакой надежды… Олег?.. Но я его хорошо не знаю… Не нужен нам никакой Кузьма Егорович… У меня был папа… он один в моей жизни… на всю жизнь один…»

В телефонной трубке послышался заливистый плач. Я с трудом сдерживала слезы.

— Маша! — испуганно закричала я, отыскивая глазами свое пальто на вешалке. — Где ты, Маша? Не плачь. Я сейчас приду, мы поговорим… Поеду на аэродром.