Где пальмы стоят на страже...

Он уже не рассказывал. Можно бы еще описать все вина и сласти, какими хозяйка дома благодарила за привет и почет. Но танец пошел всё шибче, невозможно было выбрать паузу, чтоб связать обрывки воспоминаний, пора было разрабатывать новый стих, петь новый куплет:

Вор-воришка, волк-шакал,
ты меня опутал цепью,
ты от сердца ключ украл.

Северино помнилось, что эта шутливая песенка была из какого-то другого праздничного представления, кто-то пришел к ним из другой деревни и пел этот куплет, а их распорядителю понравилось. Он хотел было объяснить это товарищам, но увидел, как старый Антеро поставил в уголок палку и стал несмело шаркать ногами, спотыкаясь на ровном полу. И он продолжал на тот же мотив:

Ты осла возьми под крышу,
слышишь, дождик-то какой,
ведь седло на нем из бархата,
укрытое тафтой.

Среди колонн, в полутемном, недостроенном холле, трое мужчин плясали. Один — негр, другой — мулат, третий — белый. Только тот, кто держался в середине, знал слова, фигуры танца, барабанную дробь ладоней, отбивающих ритм. Но другие двое подхватывали припев и повторяли, стараясь не отставать от товарища:

В op-воришка,
волк-шакал…

Не прерывая танца, Северино приспосабливал к нему всё новые куплеты, какие мог припомнить, возвращаясь каждый раз к задиристому припеву. И руки сами собой двигались, крутя и встряхивая невидимые гремушки и трещотки.

В этом доме, в этом доме,
знать, хозяюшка добра,
водки рисовой в графины
для танцоров налила.

Негр Орландо весь ходуном ходил, выводя фигуры своей самбы, а старый Антеро дергался и спотыкался невпопад, растрепанные волосы мотались по ветру. Внезапно легконогий, свободный в движениях, Северино заводил:

Что хлеба не видно
на вашем столе?
Но варится песня
в порожнем котле…

Другие двое подхватывали:

Вор-воришка,
волк-шакал…

Топот всё шибче, повороты всё круче — трое мужчин дробно терлись плечами о колонны. Старик, негр и Северино об руку с далеким образом Розалии, смутным видением из алых лент и бумажных цветов… Праздничная процессия выходила на дорогу, это был момент, когда пастухи становились веселее и от сладкого вина еще тоньше пели флейты. В ритме барабанов рождалась негритянская чечетка:

В батистовой юбчоночке,
гляди, идет… Гляди, идет…
В батистовой юбчоночке
и пляшет и поет…

Все трое пели громко, плясали легко. Голоса гасили шумы, летевшие с улицы, глухо ударяясь о деревянную ограду. Над кирпичами и кафелем, средь сваленных кучей досок и холмов асбеста веселый хор гремел:

В батистопой юбчоночке,
гляди, идет… Гляди, идет…

Старый Антеро не видел столбов, кружившихся где-то в тени. Негру Орландо казалось, что он далеко отсюда и справляет магический африканский обряд. Северино легко скользил, протянув руки за милой тенью:

гляди, идет… Гляди, идет…

И когда время было петь следующий куплет, упала резкая тишина, и все остановилось. Руки Северино упали, видение Розалии погасло. Молчание гудело в ушах негра Орландо, стучалось в виски старого Антеро. Минута тянулась долго, отмеченная прерывистым дыханьем трех мужчин. Так они постояли, расслабленные, качающиеся, потом сели, вдруг оробев. Постепенно проявлялись окружающие предметы, ограда, первые ступени лестницы. Лай донесся из-за угла, визгливо ударился о мрамор стены. Трубка старого Антеро зажглась. Тогда негр Орландо поднял с полу щепку, стал ее разламывать и сказал:

— У меня сынишка тоже веселый. Ему нынче десять лет исполнилось. Головастый парень. Петь, плясать мастак…

Белыми зубами сверкнула улыбка. Старик Антеро и Северино внимательно слушали. Плотник посмотрел на товарищей и продолжал:

— Да вот… смышленый, бесенок. Никогда с ним хлопот не было. С малолетства в школу пошел, первую ступень уж кончает, учится и работает, всякую работу умеет. Сапоги чистит, заказы носит, на ярмарках возит тележки. Все его хвалят. Что проворный, мол, понятливый, чего не скажут. Жена капитана одного обещалась его в колледж устроить, если место будет.

Он замолк, встревожившись: может, товарищам не интересно.

— Ну что ж ты, Орландо!

Он улыбнулся португальцу и продолжал:

— Я даже иной раз нарочно иду на ярмарку взглянуть, как парнишка трудится. Приду, значит, встану в уголку у стены и поглядываю. Народ его подзывает, он и туда подбежит, и там подвернется, ровно зайчишка малый. Никто меня не заметит, я и не говорю никому, что отец. Приятно взглянуть, это точно.

Другие двое закивали головами, старый Антеро подтвердил:

— Это счастье, Орландо, жуткое счастье — такой сын.

Плотник улыбался и, всё улыбаясь, пригласил:

— Пошли поужинать к нам! Рождение у сына-то!