Где поселится кузнец

Обязанности полкового в 19-м Иллинойском легли на капитана Раффена; он изобретал предлоги для командирования офицеров в Хантсвилл, а те находили дорогу к нашей калитке. Тадеуш Драм прискакал самозванно, среди ночи, минуя караульные посты, и на садовой скамье ждал моего пробуждения. Он пробыл с нами весь день, рассказал об афинской гауптвахте, о капеллане, который добивался его освобождения и встретил Тадеуша у выхода из узилища, и не в пасторском сюртуке, а в мундире лейтенанта. Конэнт сказал поляку, что понимает теперь Турчиных лучше, чем прежде, но желал бы не видеть таких людей в армии; кто не разделил прошлого страны, не ведает и ее будущего, — они рыцари опустошения. Драм заговорил о Ядвиге; воспоминание тиранило его, как будто не все еще кончено и возможно чудо, и однажды она встанет рядом, нежная и хрупкая, а Бивер-крик окажется ночным кошмаром. Надин соглашалась с ним, что если человек жив для тебя, то он — сущий и наполняет твою жизнь. Я слушал их и уповал, что отчасти Надин говорит и о нас, о том, чем был бы я для нее или она для меня, случись наихудшее; верил, но замирал, не зная, так ли мы сильны в своей любви, как Тадеуш Драм, и удержусь ли я весь в памяти Надин. Она — да, она удержалась бы во мне — каждой чертой, сумеречным светом серых глаз, голосом, земной своей плотью, удержалась бы и три жизни, но этого с нами судьба не сделает, — что угодно, только не это, — первым уйду я. И, замирая, я ревниво думал только о том, как долго я останусь в ее памяти: вздорный, нескладный разрушитель нашей жизни, разрушитель без раскаяния.

Дважды в Хантсвилл наезжал Бюэлл; мятежный генерал Брэгг и Джон Морган теснили армию Бюэлла, приготовляя полное его крушение в Алабаме и Теннесси. Бюэлл не звал меня, и я не искал встречи; у меня не было для него повинных слов. А за день до начала нового, закрытого суда у нас объявился нежданный гость — генерал Ормсби Митчел. Он прискакал громким галопом, бросил поводья на ограду и пошел к веранде решительным шагом солдата. Это был человек мужественный, скорее некрасивый, если брать его большой, лягушачий рот, и глубокие складки от крыльев носа, и резкие, жесткие брови, и суровость бритого лица отдельно от кипевшей в нем честолюбивой силы, от ума, заметного во взгляде больших темных глаз, от большого, благородной лепки, лба. Но отдельно не возьмешь: весь он был вместилище энергии, весь, от запыленных дорогой сапог до темной копны волос, крывших голову надежнее шляпы. Стройная фигура Митчела, его тяжелые, до локтей, рыцарские перчатки, крылатая черная пелерина принесли в наше уединение запах сражений, а я стоял на веранде — домашний, отринутый от деятельной жизни. В сумерках он казался арапом, сверкали белки глаз, белый высокий воротник отделял лицо от черной пелерины.

— Я не приглашаю вас сесть, — сказал я Митчелу. — Тюремные сидельцы — не хозяева своих камер.

— В продолжение весны ваша бригада была лучшей в дивизии…

— Скоро же мы протухли на алабамском солнце! — перебил я его. — Видно, северному солдату оно во вред.

— Вы могли избежать суда; я добился права казнить мародеров, а вы не захотели даже обрить им голову.

— Добейтесь смертной казни для наших палачей, генерал! Даже солдат, которого принудили надеть мундир мятежника, рискует жизнью, а убийца-доброхот, отравитель колодцев, чердачный стрелок — все защищены нашей мягкостью. Я не нашел в бригаде мародеров.

— Неужели их вовсе не было? — воскликнул он, не веря.

— Вот истинное горе; даже и вы не верите, что ваш солдат хорош и честен! Кто же ему поверит?

Митчел досадливо поднял руку к серебряной застежке пелерины, но удержался, не открыл мундира с полным набором звезд, добытых ему волонтерами.

— Полковник Турчин, — воззвал он к моей справедливости, — но в Афинах случились эксцессы. Разграблены магазины…

— Солдат не воровал; я не отниму куска ветчины от его голодного рта.

— Где граница между этим куском ветчины и разбитой коптильней?! — Он держал в памяти листы судебного дела.

— Если это коптильня Джека Гарриса, ее необходимо опустошить, иначе мы не подавим мятежа.

— Мы — люди одной крови, здесь расколота страна. Богатства Юга — это и богатство всех Штатов.

— Все у вас кровь на уме! Но пропасть сословий была вырыта не кровью, не расой, а лихоимством и собственностью. Охраняя собственность врага на Юге, мы отдаем победу.

— Она была так близка в Алабаме! — вырвалось у Митчела со смертельной горечью проигравшего. — Если бы Бюэлл не медлил, я взял бы Чаттанугу и путь на юг, до Мексиканского залива — открыт. Мы закончили бы войну!

Страдание открылось во внезапной откровенности со мной, в глухом и яростном раздражении на командующего.

— Нельзя закончить войну, не начав ее: мы тесним противника, а его надо побеждать.

— Я хочу помочь вам, Турчин. — Он стащил перчатку с левой руки и хлестнул себя по колену. — Черт возьми, могу я помочь честному, упрямому человеку?

— Было время — могли, — вмешалась Надин. — Джозеф Скотт тоже хотел помочь Турчину и угодил в подсудимые.

— Джемс Гарфилд не вернется в суд? — спросил я.