Где поселится кузнец

Однажды вечером в начале июля мы встречали на станции семью новопоселенцев из Маттуна. Тэдди Доусон наезжал в Радом, передавал поклоны от матери Томаса, увозил от нас письма к ней и несколько банкнот. Теперь она с семьей брата, разорившегося фермера, приехала к нам. Нагрузив пожитками ручную тележку, мы шли в направлении нашего дома, расспрашивали вдову Морган о Маттуне, печалились, что дом, в котором вырос Томас и получил однажды ночлег Линкольн, куплен Иллинойс Сентрал на снос. Лицо вдовы еще было в слезах, когда навстречу нам показалась другая тележка, с Козелеком и Яном Ковальским, а ксендз и Матильда шли рядом. Плебания стояла готовая, с высоким крестом над входом. Наш приземистый, теплый дом изменился: смотрел строго, с наружной святостью и холодом горних вершин.

Пан Теодор приветствовал новоселов по-польски и встретил недоумение. Я объяснила, кто они, ксендз по-английски осведомился об их вере и услышал, что все они — протестанты. Он пожелал им божьей помощи и пошел своей дорогой, не дожидаясь, когда Ковальский и Козелек столкнут с места перегруженную тележку.

Наутро между Турчиным и ксендзом вышел громкий разговор.

— Зачем вы мешаете нашему делу, пан генерал?

— О каком деле вы говорите?

— Дайте нам, хоть на чужбине, сойтись в свое братство, хоть тут не притесняйте нас…

Ксендз говорил жалостливо, с просьбой, как покоренный иудей с римским прокуратором, как мелкий шляхтич с наместником белого царя; в его униженности, как отравленный клинок в ножнах, пряталась оскорбительная дерзость.

— Я знал многих поляков, — ответил Турчин. — Они любили родину и умирали в Карпатах за свободу мадьяр.

— Но пан генерал служил Паскевичу! — перебил его ксендз.

— Паскевичу служил не генерал Турчин, а молодой поручик Турчанинов, — вмешалась я. — Этот человек всей жизнью искупил свою ошибку, а как замолили грехи вы, прусский капеллан?

Ксендз вежливо поклонился мне:

— Хорошо, когда встречаются люди, которые знают все друг о друге!

— Вот и с вами приехала в Радом не полька, — не дала я ему отговориться безделицей, — а прелестная немка… и это грех?

— Пани Матильда — прислуга и добрая католичка. Прислугой берут и черных, пани Надин.

— Не смейте ее называть Надин, вы… хлыщ церковный! — рассвирепел Турчин. — Она госпожа Турчина, Надежда Алексеевна Турчина, вот она кто для вас, а не Надин.

— Простите, — смиренно поклонился ксендз. — Простите, пани, мы, поляки, не привыкли к отчеству.

— Я не то что в слуги, а в братья лучше возьму черного, чем вас! — грохотал Турчин. — Из одной миски с ним буду есть!

— Чем же так провинилась польская кровь, пан генерал?

— Какой вы поляк! Вы крохотный церковный Наполеон, честолюбец, жаждущий поприща. Прежние наши ксендзы славные были люди… а в вас от дьявола больше.

По нежному лицу ксендза от глаз к подбородку спускалась странная улыбка: будто он знал наперед, что скажет Турчин.

— Безбожные уста не могут оскорбить меня, — Я заметила, как дрогнули его мускулы, напрягая черное сукно, и ощутила в нем ненависть и жажду насилия.

— Кто вам посулил, что из Радома вам дадут сделать уезд, где вы будете исправником, и попом, сидельцем и предводителем дворянства! Один Тадеуш Драм склонил к Польше больше сердец, чем сотня таких искателей, как вы.

— Тадеуш Драм — плохой поляк.

— Он истинный поляк! — вскричал Турчии. — С тонкой душой, благородный, храбрый, горькая совесть века! Можно ли быть поляком больше, чем Тадеуш!

— Рожденный поляком — поляк. Но, потеряв веру отцов, он уже наполовину поляк.

— А Дудзик? А Войтех Малиновский? А Ян Ковальский или братья Гаевские? Они хотят жить в мире с соседями любой крови.

— Янкесы-протестанты подожгли божий дом, — напомнил ксендз.

— Подожгли такие же слепцы, как вы, фанатики не бога, а церковного ордена! Пройдет несколько лет, и польские девушки женами вступят в дома немцев или ирландцев, а юноши найдут себе там невест, католик уживется с протестантом, а чего хотите вы?

— Защитить поляков. Сохранить их в чистоте веры и национальности.

— Зачем же вы выбрали для этого худшее место на земле! — гневно недоумевал Турчин. — Страна, где складывается нация, вбирая не то что тысячи поляков, а миллионы других европейцев. Вы, как слепой крот, роете под старой землей, не зная, что наверху другая жизнь… — И он обратился ко мне с горькой улыбкой: — Вот уж поистине бедняги те, кто поверит потерявшим разум пророкам!

Когда Турчин сказал о том, что втайне страшило и самого ксендза, самообладание оставило пана Теодора. Он закричал Турчину, что видит за каждым его поступком корысть и расчет, что Турчин обманул колонистов при продаже земли, составлял купчие и землемерные планы в пользу железнодорожной компании к урону фермеров, что он — тайный агент русского посла и антихрист и вся его цель — развратить поляков личиной добра, осквернить веру и святую польскую кровь, смешать ее с чуждой, дикой и сильной кровью. Рот ксендза дергался, на глаза упала пелена, они погасли, как перед падучей, он пошаривал в воздухе руками, будто искал опоры, — болезнь открылась в нем.