Где поселится кузнец

Замок щелкнул, но дверь не открылась — ее заперли изнутри. Я постучал в оконную раму.

— Что тебе, Наполеон? — отозвался за дверью Белл.

— Это вернулся мистер Турчин.

Они возились в печатне, переставляли лампу, свет внутри то пригасал, то сильнее пробивался сквозь ставню, и наконец впустили меня. Балашов полоскал руки над тазом, Белл, как всегда, уходил, не отмывшись от краски, давая нам понять, что у него есть свой дом, что он — мастер и презирает ржавый таз, липкий обмылок и грязное полотенце Нижинского. Худощавый Белл стоял в двери печатни, отгораживая от меня Балашова и новенький саквояж, стоящий на наборной кассе.

— Можно и Наполеону войти, Белл? — спросил я.

— Всё вы о негре печетесь, как о родном сыне.

— В прошлом я офицер, — отшутился я, — вот и чту Наполеона.

— Это в русских крепко сидит: уважение к черномазым, — заметил Белл. — Балашов такой же.

Балашов добр от природы и жил как во сне, неведомо зачем.

— И я вам скажу причину, — искал ссоры Белл. — Все оттого, что они не живут с вами; от непривычки к их запаху.

— Оп мне друг, — возразил я, — и отдельного его запаха я не слышу.

— А мой?

— Ваш бывает дурен, когда напьетесь.

— Мистер Турчин! — взмолился Наполеон, опасаясь, что Белл забудет об обещанном долларе. — Послезавтра рождество, перед праздником можно выпить.

Белл, паясничая, поклонился Наполеону, а тот обшаривал взглядом столы и печатные станки, искал литографированный Вифлеем.

— Ты не там ищешь свой доллар, черный! — Белл достал из кошелька две пятидесятицентовые банкноты и протянул их Наполеону. — Вот я какие выбрал: чистенькие, как совесть новорожденного Иисуса.

— Что вы, мистер Белл! — испугался Наполеон. — Можно ли так говорить!

Балашов выудил из жилетного кармана монету:

— Я обещал тебе серебряный доллар, Наполеон. — Он сердито посмотрел на Белла. — Нет, бумажки оставь себе.

Я принялся за набор, прислушиваясь к их разговору.

— Что бы ты сделал, случись тебе разбогатеть? — спросил Белл.

— Если б у меня было двести долларов?

— Не двести. Сто тысяч долларов!

Негр рассмеялся, но делать нечего, надо отвечать.

— Я отдал бы их туда же, куда и эти два.

— Кому?

— Одной почтенной вдове, мистер Белл, — загадочно сказал Наполеон. — У нее очень много детей. Даже и ста тысяч долларов не хватит, чтобы каждому купить новые башмаки.

— Значит, если я помру, ты позаботишься и о моей вдове? — Петушиный профиль Белла обманывал воинственностью, гравер был бесхарактерный малый.

— Белые леди гнушаются неграми.

— Ах ты уродина! — рассмеялся Белл. — Иногда проснусь среди ночи и думаю: встану утром, а Америки нет! — Он говорил из сеней, поглаживая небритый, острый подбородок. — Дома на месте, и Гудзон вспять не течет, и небо, как было, а Америки нет! Я бормочу, а меня никто не понимает: кругом ирландцы, немцы, поляки, негры, китайцы. Неужто человеку, какой он гордый ни есть, материнского языка мало?

Он метил в меня, но я уклонился.

— Лошадь исправно идет в упряжи, — продолжал Белл, — оглоблей не ломает. Вчерашний дикий буйвол и тот к своему стойлу привыкнет, а человек все ловчит, носится по миру.

— Ты зачем равняешь человека и тварь бессловесную! — обиделся Балашов.

— Господь равняет нас; Иисус родился не в кружевах, в скотских яслях, на охапке сена.

— Прощайте, — поклонился мне Балашов. — Вернется Надежда Сергеевна, низко кланяйтесь ей. Домой бы на святки, ах, как хорошо! В вывернутой овчине, в маске, постучать бы в соседские дома… Хорошо!

— Превосходно, Балашов, — улыбнулся и я, вообразив святочный Новочеркасск. — Но человек не птица. Атлантик не перелетишь. Вас не ждать?

У него была женщина, опустошавшая его, были кабаки и трактиры.

— Лучше не ждите. — Он отступил в сумрак сеней, голос его был так печален, что я поднял голову от набора. — А вернусь жив-здоров — радуйтесь.

Они ушли, и Наполеон запер дверь.

— Когда вы с мистером Балашовым говорите на своем языке, мистер Турчин, мне кажется, вы оба добрые священники…