Где сидит фазан

Самоидентификация, подмена „я“. Терри часто говорит, что цель и смысл его работы — деньги. Много денег. Будь их достаточно — ушёл бы хоть сейчас. Он лукавит, вероятно, бессознательно. Непросто осознать, что вне конторы ты не существуешь. Офис — единственное место, где Терри принимают всерьёз. Тёплых чувств взаимно не питают, но ценят по уму — высоко. Здесь хранится всё его духовное имущество: идентичность, значимость, самоуважение. Здесь он — личность. Там — кукла, манекен преклонных лет без семьи, увлечений, друзей. Офис и Терри разлучит только смерть, чего я им обоим не желаю.

Отдых от супругов и детей. Без комментариев.

Карьеризм, сверхкомпенсация. Уточняем термины. Стремление быть лучшим — это перфекционизм. Стремление быть начальником — это карьеризм. Свойства, как правило, разных людей. На административные высоты ползут не от больших талантов и счастливой жизни. Любой упорный карьерист — в анамнезе обиженный судьбой. Когда тебя долго имеют многие, а ты — никого, хочется принципиально новых впечатлений. Этого комплекса мне удалось избежать. Бит умеренно, командовать не рвусь, плюс мало кому доверяю. Всё равно придётся делать самому. Даже семейное лидерство мы с женой вечно пихаем один другому. Словом, не наш кусок пирога. Масуд, напротив, попадает в эту схему, как нога в домашний тапок. Кстати, потомок ловцов черепах был прав: настройки социальных лифтов изменились. Настали времена масудов, эпоха льгот и квот. Сменив шесть универов и кучу должностей, он занял-таки кресло топ-манагера. И пусть, мечты хоть иногда должны сбываться. Вдобавок он поныне находит мне фриланс.

Понты, гордыня, символы успеха. Чем отличается новая „Хонда“ от нового, скажем, „Роллс-Ройса“, помимо цены? Понтами. Желанием что-то доказать, кому — не суть. Доказательства бывают разные. „Роллс-Ройс“ нам до фени — уже хорошо. Странствуем без пафоса, впечатлений ради. Девайсы, шмотки, книги любим старые. Телефон мой редко с отвращением звонит, а больше не умеет ничего. Когда я достаю его публично, народ разглядывает нас, как динозавров. Квартирный вопрос подгадил, увы. Банальная история: провинция, дыра, унылость коммуналок и хрущёвок. Столица, общежития, мытарства по углам. Съёмные квартиры, усталые и равнодушные, как проститутки. И Веллингтон, и Сидней поначалу — муниципальные клоповники, этнически заметные соседи… И когда возникает просвет ипотеки, охота не просто жильё, а знак — дерзкую, элитную высотку, центр, балкон. Чтобы лететь на высоте этого города, вопя, как сумасшедший птеродактиль: „Мы это сделали! Мы прибыли сюда без ничего: без связей, контрактов, помощи, денег! Без прошлого. Задерите головы, мальчики и девочки, родители, начальники, коллеги и друзья, москвичи, мать вашу, и гости столицы, — смотрите — мы сделали это!“

Свой дом. Как много в этом звуке… Хотя своим он будет через жизнь. Зато впервые за десятки лет ты громко называешь адрес. И ощущаешь, торжествуя, их когнитивный диссонанс, и наблюдаешь, как они — даже местные в трёх поколениях, богатые в двух — контролируют рты и глаза. При этом ты фиксируешь себя: да, это — первый смертный грех, сверхкомпенсация, вот так оно работает. А годы идут, эйфория кончается, долг, как и прежде, немыслим. Исподволь долг и работа завладевают тобой, диктуют оценки, поступки. Всё остальное — довесок, ненужный скрипач в мегаполисе сдвинутых ценностей. Именно это происходит с нами — мы уценяем себя, отменяем себя.

Выяснить нынешнюю стоимость квартиры».

К четвёртому дню тунеядства бармен стал меня узнавать. По обоюдному кивку налил мне завтрак. Выдал сухой, то есть мокрый, паёк. Затем я растворился в Surry Hills, квартале сиднейской богемы. Это не составило труда. По здешним улочкам во множестве слоняются бездельники с глазами ретрансляторов Вселенной. Рассевшись по кафешкам, до полудня тянут латте, щиплют круассаны, дегустируют мерло и шардоне. Под столиками дремлют их лохматые собаки. На что существуют эти любители медленной жизни?

— Отец небесный кормит их, — шутит жена у меня в голове, — и неплохо кормит, я тебе скажу. Угадай цену квартиры в Surry Hills размером с нашу.

— Тысяч шестьсот?

— Восемьсот с парковкой, я смотрела. А рент — от семисот.

— Богатые наследники?

— Не, вряд ли. За пару веков население сменилось не раз. Когда-то здесь была гадюшная окраина: притоны, кокаиновые войны. В начале двадцатого века проложили железную дорогу, вычистили кладбище первопоселенцев, закрыли цистерцианский монастырь и при нём больницу для умалишённых…

Голос жены приобретает кафедральную взволнованность. Он создан для акустики лекционных залов.