Где собака зарыта

Позже я вспомнил, что действительно, когда я ехал в Закопане на тот Новый год, на котором вел себя как животное, со мною в купе сидела молодая пара, все еще гордая обручальными кольцами, оба ниже уровня моих симпатий, особенно она — выглядела так, будто ей было лет шесть, и я все думал, как можно жить с такой, а после стал украдкой косить глаза на то, что они (вместе и чуть ли не вожделенно) читали, а была это одна из тех черно-бело-красных газет (с заголовками цвета крови), которые, как правило, никто не читает, потому что никто не покупает, и в которых полно самых удивительных сообщений, а в этой была заметка об автобусе, в котором нашли пять трупов, убитых из пистолета, а поскольку среди них был офицер Войска Польского, владелец этого оружия, следствие было засекречено; гипотезы, выдвинутые автором заметки, я счел неосновательными, а потому и не запомнил.

Мне будет тяжело описать то состояние, в какое ввергла меня новость о смерти Яцека. Уже один тот факт, что, думая о ней, я не мог не думать о тех конкретных обстоятельствах, в которых она меня застала, был причиной того, что я думал о ней весьма неохотно, а честно говоря, вообще о ней не думал, она оставалась для меня скорее чем-то странным, чем печальным. Да и Яцек в памяти моей порядком стерся, давно уже перестал быть тем человеком, с кем мне когда-нибудь захотелось бы встретиться, поболтать, он существовал для меня больше в прошлом, чем в настоящем. Поэтому его смерть имела в себе некую досадную несущественность, и она не столько изменяла, сколько утверждала состояние вещей, уже имевшее видимость некоей стабильности. Но в то же время, упрочивая статус-кво, она придавала ему излишний драматизм; мысль о том, что кто-то, кого я знал, притом совсем неплохо, находится в данный момент среди ушедших в мир иной, вызывала во мне своеобразное возбуждение, впрочем, появляющееся, как правило, в моменты, когда со всей определенностью мы можем прибегнуть к словечку «никогда».

Наверное, мне пока еще недоступно серьезное отношение к смерти (скажем так: к чужой смерти). В детстве, когда у меня сдох хомячок, я ставил пластинку с Траурным маршем Бетховена и ждал, когда же придут возвышенные чувства, пока наконец я не осознал всю неискренность ситуации, и это во мне осталось — опасение быть неискренним.

4. А сейчас, я не говорил об этом раньше, сейчас на дворе лето, конец июня, чай не остынет, сколько бы ни стоял, и если есть чем дышать, то, наверное, только свободой. Ее ароматом. Теплая, терпеливая свобода, робкая, незаслуженная, незавоеванная, нежная. Вот только упорно собиравшиеся в течение целого года мечты властно велят возделывать ее, пахать, удобрять и косить, и тогда выясняется, какое это поле дикое, сколько в нем песка и какое оно в то же время заболоченное, как много на нем камней, сорняков, ящериц и пауков, все тут есть, а по сути — ничего, и ют из этого в одночасье, хочешь не хочешь, а что-то надо слепить, надоить или хотя бы свернуть это в трубку и дунуть, но только так, чтобы свобода не оказалась пустым звуком, который потом преследовал бы нас среди осенних вихрей своим монотонным воем. Ну и как тут не заполнить самим собой великое бездонное ничто?

Вот так-то из легкокрылых желаний возникает тяжелая необходимость. Неумолимо требующая реального действия, задерживающая в своем клейком месиве легкие маятники маеты. Из необходимости принять хоть какое-то решение решения и рождаются. Запах вокзала. Молодость. Это слегка дурманит.