Где светло

И вроде бы шли сначала хорошо, а потом пришел с зюйд-зюйд-оста такой свежий ветер, что капитан начал опасаться, как бы не выбросило нас на японский берег. И стали мы забирать все больше на ост, в открытый океан, да только вскорости пожалели, что не спрятались в какую-нибудь, хоть и немирную, бухту. Потому как ветерок все крепчал, и тремя днями позже буря наступила вполне настоящая.

И был момент, когда думали – все, конец и нам, и «Стойкому», и батюшка наш, как был в рясе, выскочил наверх и побег к капитану на мостик. Я-то не слышал, а Игнат, рулевой, говорил потом, что батюшка требовал собрать команду отходную петь, чтобы приуготовиться к гибели – да капитан велел ему не позорить флот и отправляться в каюту. Однако же, не дошел – только вроде идет, за леер держится – но прошла волна, захлестнула палубу, и как и не было никого. А куда кидаться – следующая волна уже на перекат идет.

Дальше толком ничего не помню. Помню, что тянул снасть, помню, что привязывал концы отлетевшие – а что, куда – все вылетело. Просыпаюсь, а тихо. «Стойкий» поскрипывает хоть и жалобно, но уже не отчаянно, вахтенный покрикивает голосом обыденным, море ревет, но уж не оглушительно.

Встал я из люльки – а как ложился в нее, не помню – вышел на палубу. Там уже приборку наводят, рею заменяют, оснастку попорченную чинят. Стало быть, миновало.

И вот день идем, второй идем, ветер все тише, только вдруг кричат «Лодка!» Какая может быть лодка в глубоком океане, да после бури? Ан нет, «Человек в лодке!» Ну, что же, помчались мы убирать паруса, лег «Стойкий» на поворот, спустили концы и двоих матросов с кошками. Выхватили из волнения и лодку, и человека, подняли на борт бережно, как мать младенчика.

В лодке – ни весел, ни бутылки с водой, ни ковшика, ни котомочки. Один старый-престарый китаец, усы до пояса. Ай, старик, и как его угораздило? Бегут, несут ему воды питьевой – выпил ходя, кивнул благодарственно – а поглядеть на него так сухой, ни ниточки промокшей, стоит твердо, глядит важно.

И пошел, смотрим, пошел крабом прямо на мостик. Капитан наш, Михаил Александрович, кивнул – значит, допустите, – и вот уже разговаривают. Только глядим – почернел наш капитан лицом, нахмурился, за подбородок держится. Ходя же прямо стоит, рукой в море указывает, другой на палубу тыкает. Покачнулся капитан, взялся рукой за ограждение и на нас смотрит – и вижу я, что плачет Михаил Александрович.

Тут со мной рядом Михеев охнул – видно, тоже разглядел.

– Полное построение! – крикнули нам, – все на палубу!

Выстроилась команда – двоих не хватает – батюшки Пантелеймона и марсового Свитина. Капитан велел флаг приспустить.

– Офицеры и матросы российского флота! – говорит, – всякие тяготы и затруднения переносили мы без жалоб и справлялись. Легла на нас большая беда, однако же и ее одолеть возможно.

На корабле ни звука, только китаец тихонько покашлял.

– Были у меня странные мысли прошлым утром, – продолжает капитан, – и вот уважаемый посланец государя Янвана подтвердил мои подозрения. Крепитесь, товарищи, и знайте – все мы умерли позапрошлой ночью.

В рядах забормотали, зашептались да и притихли. Каждый, видать, вспомнил, как утром соображал, что ж той ночью было – да и не соображалось.

– Поскольку, по моей вине, погибли все мы без последнего причастия, да к тому же, обидел я служителя Церкви – не могут нас забрать ангелы господни. Однако же и чертям нас взять невмочно, поступили мы всем судном в хозяйство китайского государя мертвых Янвана.

С тем прислан нам распорядитель.

Ходя с мостика спустился, идет между рядами, то направо, то налево смотрит. Глаза узкие, усы длинные, халат – вроде серый, старый, а поближе подходит – видно, что чистого шелку и серым по серому расшит дивными узорами.

– Стойкость и милосердие, – говорит он на чистом русском языке, и руку поднимает, а руке той ковшик, из которого его, на борт поднятого, водой поили.

– Стойкость и милосердие, – повторяет, – каково войско, такова и служба. Недомыслие же, самонадеянность и вера слабая зачтутся вам через трижды по пятьдесят пять лет, после чего владыка Янван отпустит ваши души с общим ходатайством о помиловании в небесную канцелярию.