Где-то рядом

Священных тайн врата закрыты…
Но что есть мир? И что есть я?
В сиюминутной страсти быта
вся бесконечность бытия.

Предстать травой, песчинкой, каплей…
Постичь поток дождя, песка…
Упрямо прорастать сквозь камни.
Упрямо Вечный Свет искать.

Не огрубеть… И быть спокойным,
как воды океанских бездн,
чтоб дара жизни быть достойным,
чтоб смерти дар принять, как песнь.

«Мы останемся в мифах…»

Мы останемся в мифах… Если кто-то, конечно, оставит.

Если жил ни «по шерсти», ни «против», а так, как велела судьба.

И казалось кому-то — играешь без правильных правил.

И казалось тебе — это ты правил жизненный бал.

Помнить вечно не будут — надеяться даже не стоит.

Псом живым быть потешней, чем умершим львом…

Мифы правят умами. И сам себе каждый готовит

уникальную сказку для тех, кто пока что живой.

«Я остаюсь один, чтобы расслышать время…»

Я остаюсь один, чтобы расслышать время
в начале октября в преддверии дождей.
Воркуют листья лоз в живом переплетении,
готовящиеся к перерожденью.

Уже не веселят ни солнце, ни закаты.
Уже не узнаёшь своих остывших грёз.
Припоминая всё, что так любил когда-то,
уже боишься вновь любить всерьёз.

Неуловим порыв воспоминаний.
Колышется лоза перед окном в саду.
Я вновь один в минуты расставаний
с неповторимым днём в единственном году.

«Зачем-то храню артефакты…»

Зачем-то храню артефакты
прожитого бытия…
Прагматик сказал бы: «Дурак ты!»
«Дурак!» — согласился бы я…

Но снова я еду на дачу,
где память живёт в дневниках.
Один там смеюсь я и плачу,
держа артефакты в руках.

И времени — как ни бывало!
Как прежде я молод и свеж —
готов начинать всё сначала,
исполненный сил и надежд…

«Я увлёкся грибами…»

Я увлёкся грибами… И вот заблудился в лесу
под усталым дождём, обнимающим мутное небо.
Просто брёл наугад, как усталый охотник Дерсу
в тех краях, где ни разу я не был.

Я спокойно ступал на роскошный податливый мох,
на болотах лицо закрывал от крапивы и руки.
И, блаженно застыв, то и дело стоял и впивался, как мог,
в тишину, чтоб запомнить лесного величия звуки.

Кое-как выбирался борами и березняком.
Ел рябину — желаннее не было пищи.
И дорогой неезженою, незнакомой
я, усталый и мокрый, приплёлся к людскому жилищу.

А оттуда уже — и до дома рукою подать,
где родные волнуются все в ожидании…
Но словами, наверное, и не передать
тот блаженный покой, обретенный во время блужданья.

«С незнакомой войны я вернусь неизвестным героем…»