Где-то рядом

Падает столовая ложка. Наверное, кто-то спешит.
Я не жду женщин, хотя не жду и мужчин.
Акула Хантер, «амфетаминопиит»,
спрашивает из 71-го, зачем столько морщин?

Я умру любителем здоровой пищи и тишины в семье,
наблюдая маргинальную суету контркультур.
Оставаться «вне» и в покое, подобно змее,
хранить рукописи для пункта приёма макулатуры.

К чему же тогда падение ложки
после «Страха и отвращения в Лас-Вегасе»?
Зачем эти сигналы маеты вдохновения?…
Ещё одна жизнь — как заметка в одной из газет…
Как еще одно растаявшее мгновение.

«В садах уже зреют яблоки…»

В садах уже зреют яблоки.
И ночи всё холодней.
Друзья поразъехались надолго,
Оставив мне сумрак дней.

До ночи брожу по городу.
Знать бы, чего мне искать…
Птицам печальным, воронам,
душу когтями щипать…

«Человеку грустно…»

Человеку грустно:
дождик льёт в окне.
Над борщом капустным
думы о вине.

Ох, не виноват он,
что октябрь уже,
что посыплет вата
с неба попозжЕ.

Человек на кухне
никнет над борщом.
И от грусти пухнет,
молодой ещё.

Не печалься, милай!
Веселей глядим!
Все равно могила
будет впереди.

«Полетели снежинки белые…»

Полетели снежинки белые
да по золоту в чёрном городе.
В октябре мы делов не доделали —
в ноябре и не надо вроде бы.

А телега скрипит да катится.
Причитает возница пьяненький.
Вроде были друзья-приятели,
а остались уроды в валенках.

Одному же в тулупчик кутаться.
Одному коротать дороженьку.
А снежинки в городе путаются,
да листвой асфальты уложены.

Не обманешь себя глаголами…
Виртуал — до поры до времени…
Тычут в небо деревья голые
головами, тоской беременными.

«Среди растраченных иллюзий…»

Среди растраченных иллюзий
амбиции теснятся в ряд,
как будто на перроне люди
толпой взволнованно стоят.

«Экспресс» отходит ровно в полдень
в далёкий край и навсегда.
Печалью небосвод заполнен,
и моросит с небес вода.

В отчаянье щеки коснулась
губами и, шепнув: «Прощай!»,
в «экспрессе» уезжает юность
с вещами в тот далекий край.

«Бывает, можешь беззаботно врать…»

Бывает, можешь беззаботно врать —
себе, другим… И растворяться в дымке
очередного дня, что будто трезвый враг
сумеет суть увидеть на рентгено-снимке
.
Бывает истощение собой.
Клубок запутавшихся слов, поступков, нервов,
пинаемый разнузданной толпой,
где все равны — последний, первый.

Бывает век молчания и сна.
И нескончаемая память о печалях…
И беззаботность лжи тогда ясна,
как Слово, бывшее вначале.

«В бесконечной лирике утоплю сомнения…»