Очкарик взял печать, ткнул ею в подушечку с чернилами и торопливо проставил на каждом прямоугольнике, прямо над именами, букву W. Передал прямоугольники маме.
— Спасибо, — поблагодарил я.
Он не ответил, снова впился зубами в большой палец. Ноготь уже содран, кожа ярко-розовая, вся изгрызена.
— А для чего эта клеточка «транспорт»? — спросила Мариэтта.
— Для номера поезда, которым мы поедем, — ответила мама. — Ее не заполняют, потому что мы все едем одним транспортом, Сс.
— Сс? — переспросил я. — Что за Сс?
— В прошлом году они начали с А, — пояснила мама. — А когда дошли до Z, начали заново, теперь с Аа.
Я быстро подсчитал:
— Значит, наш транспорт — двадцать девятый?
— Каждый, кто будет уличен в утаивании ценностей, — в очередной раз повторяет эсэсовец, — денег, ювелирных изделий и прочего, — будет расстрелян.
За следующим столом другой мужчина с желтой звездой на груди требует нашу книжечку с талонами на паек. Мама отдает ее. Этот мужчина, с кудрявыми волосами и большой лысиной на макушке, быстро пролистывает книжечку и бросает ее в картонную коробку у своих ног. А ведь там еще половина купонов не использована.
— Что же мы теперь будем есть? — громким шепотом спрашивает Мариэтта маму.
— Там, куда вы едете, они вам не понадобятся, — отвечает еврей так же бесстрастно, как оглашает свое напоминание эсэсовец. — Следующий!
На полпути к столу, где все сдают ключи от своих квартир, я предупреждаю маму:
— Мне нужно в туалет.
Мама окидывает внимательным взглядом все помещение.
— Можешь подождать? — спрашивает она.
— Долго?
Мама прикидывает длину нашей очереди — и еще две очереди тянутся к следующим двум столам.
— Мариэтта, своди Мишу в туалет, — говорит она.
— Мне пока не надо, — возражает Мариэтта.
— Я тебя прошу, — говорит мама.
— А как же наши вещи?
— Я присмотрю. Сходи с ним, пожалуйста.
— Я даже не знаю, где здесь туалет.
— Спросишь кого-нибудь. — Мама стряхивает какую-то соринку с плеча Мариэтты.
Наконец мы находим табличку «МУЖСКАЯ УБОРНАЯ».
Вонь тут намного, намного сильнее.
— Давай по-быстрому, — командует Мариэтта, зажимая нос.
Я иду по узкому коридору, вонь с каждым шагом нарастает. После поворота коридор распахнулся в квадратное помещение размером примерно в половину класса, где я когда-то учился. От вони у меня что-то подкатило к горлу, да там и застряло. У одной стены ряд металлических ведер. Вокруг каждого голубая лужица.
Седой мужчина раскорячился над одним из ведер, самым дальним от входа, спиной ко мне, штаны спущены ниже колен, ноги бледные.
На обратном пути Мариэтта встретила в зале старую подружку. Они обнялись и давай болтать, словно в школе на переменке. Я остановился в нескольких шагах от них, дивясь, как в Выставочный зал все прибывает и прибывает народ. Очередь к первому столу уже человек сто.
Отметившись у последнего стола, мы взяли свои вещи и отправились в другую часть здания, где на полу рядами разложено много узких матрасов. Пришедшие первыми уже захватили места у дальней стены, а проходы между матрасами завалили своими вещами.
Мы дошли до самых дальних из незанятых матрасов и опустили сумки на пол.
— И что теперь? — спросила Мариэтта.
— Теперь будем ждать, — ответила мама.
— Долго?
— Не знаю. — Мама расстегнула жакет, хотя в зале было не очень-то жарко. — День или два. Может, три.
Я ничего не ответил, просто хлопнулся на свой матрас и чуть не расшибся: оказалось, что матрас — всего лишь длинный узкий мешок и чуть-чуть соломы внутри.
На мамин матрас, как выяснилось, кто-то недавно помочился. Мы собрали вещи и хотели куда-нибудь перейти, но чешский полицейский, дежуривший в комнате, сказал, что менять место строго запрещено.
Часа через два нас позвали обедать. Мы встали в очередь и показали свои картонки раздатчику, который сверил номера с длинным списком и выдал каждому оловянную миску.
Я попытался считать, пока мы ждали. Досчитал до пятисот, и тут другой раздатчик шлепнул в мою миску полкартофелины и полил какой-то темной жидкостью. Видимо, это суп.