Где-то в мире есть солнце. Свидетельство о Холокосте

— Мариэтта! — повторила мама и спустилась по ступенькам к ней. Обняла Мариэтту сзади. — Если ты любишь его и он тебя любит, — ласково заговорила она, — оставайся здесь, пусть он знает, что ты в безопасности. Здесь ты в безопасности. Здесь плохо, но ты в безопасности. А если там все так хорошо, как он думает, то, когда все кончится, вы друг друга найдете. И никто не помешает вам друг друга любить. Правда же? Разве ты не хотела бы, чтобы он остался, если бы отправляли тебя? Разве ты не хотела бы, чтобы он был здесь, в безопасности?

Мариэтта не отвечала, мама не отпускала ее. Так мы все стояли, пока не прошла по меньшей мере минута. Потом Мариэтта уронила чемодан, а сама спустилась до нижней площадки и захлопнула за собой дверь.

Мама села на ступеньку прямо там, где стояла. Так что я поднял чемодан, отнес его на чердак и положил на стопку почти одинаковых чемоданов. И постоял там какое-то время, пока не убедился, что мама перестала издавать эти жуткие звуки. Никогда раньше я не слышал от нее таких и хотел бы надеяться, что еще долго, очень-очень долго не услышу.

6 октября 1944 года

Мама мне не велела, мама предупреждала, что будет только хуже, но почему-то я иначе не могу. Я пошел к бастиону и ждал, пока поезд не отъехал. В четвертый раз я делаю это. Два дня назад я пробыл там, наверное, часа два, но сегодня все организовано лучше. Вот уже и поезд. Семнадцать вагонов. Гремят и визжат по рельсам, выкатываясь из лагеря. Куда едут все эти поезда? На восток. В то место, откуда приходят открытки с загибающимися вниз строчками. Пятый транспорт за десять дней. Почти десять тысяч человек.

Я смотрю сверху. Единственный раз я наблюдал транспорт вблизи в день, когда уехал Франта. Тогда я понял, что больше так не смогу.

После того как я обнял его в пятый раз, после того как он в пятый раз обнял еще десяток нешарим, он пошел к поезду. В тот день он выглядел как-то не так. Он выглядел — не знаю, как сказать, — притихшим.

Двери деревянных вагонов отворились, но внутри ничего не было. Не на что даже присесть. Вагоны — попросту длинные пустые ящики на колесах. Охранники заорали и начали пинками загонять как можно больше человек в каждый вагон. Больше, чем казалось возможным. Когда-то дома, в Голешовице, мы влезли в лифт вдевятером. Тогда он застрял, и папа велел нам неделю ходить по лестнице пешком.

Сегодняшний поезд уже поворачивает, огибая развесистые деревья и длинное серое здание о десяти окнах, все с видом на железную дорогу.

В тот день мы еще раз прокричали Франте «до свидания» и смотрели ему вслед, пока он не потерялся в толпе мужчин, входящих в четвертый вагон. Там не на чем сидеть. Наверное, и туалета нет. Будут ехать стоя, прижавшись друг к другу, пока не доберутся до места назначения. А это не так скоро, ведь Польша — все говорят, что поезда отправляются туда, — она вряд ли близко.

Уехали Тути, Брена и Густл. Пару дней назад я увидел, как шла к транспорту Инка, ее красивые рыжие волосы были стянуты в тугой хвост. Я подошел к ней и сказал: «Пока, Инка» — главным образом потому, что давно хотел с ней заговорить, но все не отваживался. Она помахала рукой, хотя стояла едва в трех метрах от меня, и ответила: «До свидания, Миша». Я почти обрадовался — раньше не был уверен, знает ли она мое имя.

И Густав уехал. С тех пор я почти не видел Мариэтту. Возвращаясь с работы, она сразу ложилась в постель и ни с кем не разговаривала.

Ну вот и сегодняшний поезд скрылся вдали.

Прости-прощай.

Пора и мне.

Я спустился с крепостной стены и прошел через лагерь обратно в Дрезденский корпус, где жил теперь. Терезин стал такой тихий, пустой. Когда мы сюда попали, почти два года назад, любая улица и переулок были похожи на Староместскую площадь: всюду толпа, словно астрономические часы вот-вот начнут бить полдень.

Теперь все по-другому.

Музыканты больше не играют в деревянном павильоне. И на скамейках никто больше не сидит. Перенести это было бы чуточку легче, если бы с деревьев не сыпались листья, если бы в воздухе не пахло заморозками. Но из-за приближения зимы все кажется намного, намного хуже.

Датчане в пекарне, которых почему-то не отправили вместе с Франтой, твердят нам с Томми, что это скоро кончится. Во всяком случае, я думаю, что они говорят именно это. Каждый день появляются все новые слухи о приближении союзников и о том, как немцы проигрывают в пух и прах. Но это сплетни из вторых-третьих рук, а как на самом деле — почем знать. И трудно поверить, что немцы совсем уж разбиты, если они по-прежнему ухитряются организовывать транспорт за транспортом. Будь их дела и правда так плохи, они бы вовсе про нас забыли и сосредоточились на ведении войны. Я бы на их месте именно так и поступил. Ведь мы-то для них не опасны.