Где твой дом?

Когда сестры расстались, оказалось, что им очень плохо друг без друга. Лизонька была счастлива своей любовью, но она ничего не умела делать. Хозяйство — темный лес! Как растопить плиту? Как сварить обед? Как выстирать и отгладить мужу рубашку? Ведь дома все делала старшая сестра.

А Наталья Дмитриевна, после того как сестра вышла замуж, осталась совсем одна. Мать умерла. Отец погиб в ополчении. Муж пропал без вести. Некого любить, не о ком заботиться.

Чаще и чаще стала она бывать у Каштановых. А когда родилась Женя, то и совсем переселилась к ним. Теперь остаться без тети Наташи никто у Каштановых и не мыслит. Да и тетя Наташа давно уже не мыслит своей жизни без этой семьи.

Так и водворилось прочное спокойствие и семейное благополучие в доме Каштанова, за которое не переставала дрожать его нежная и ревнивая жена.

— …Папа, а ты ведь и правда ничего себе, видный, — продолжала подшучивать Женя, — вот только глаза у тебя желтые.

— А у тебя не желтые? — притворяясь обиженным, ответил Савелий Петрович. — Гляди-ка, у тебя еще желтее моих. А у меня карие, вот тебе.

— Молчите, болтуны! — Елизавета Дмитриевна обиделась и за дочь и за мужа. — Желтые глаза только у кошек бывают.

— А все-таки у нее желтые, — не унимался Савелий Петрович.

Елизавета Дмитриевна прихлопнула ладонью по столу:

— Перестань! Ты вот ответишь мне или нет: зачем это тебе — все на озеро да на озеро? А?

— Ох! — Савелий Петрович несколько секунд с сожалением глядел на жену. — Удар-ни-ца у нас Вера! В Москву ее вы-зы-вают. Может, еще и ор-ден да-дут!

— Веру — в Москву? — переспросила Женя. — Веру Грамову?

— Именно Веру Грамову! Утятницу из совхоза «Голубые озера». — Савелий Петрович самодовольно крякнул. — Да. Героями люди не рождаются. Их надо воспитывать. Так что, если разобраться, кое-какая и наша заслуга в этом есть.

— И не кое-какая, — поправила его Елизавета Дмитриевна. — При другом директоре об этой Вере и слуху не было бы. Подумаешь — уток вырастила.

— Так ведь семь тысяч — одна.

— Да. Но только при твоей заботе. Потому что ты чуть свет встаешь. Потому что у тебя уже с утра рубашка на плечах мокрая.

Женя задумалась, машинально помешивая чай. Вера Грамова едет в Москву. Полуграмотная, грубая, в брезентовом фартуке, в сапогах… Ее зовут в Москву, ее знают в Москве! А она, Женя, образованный человек, дочка директора, начитанная, талантливая — ведь даже Григорий Владимирович сколько раз говорил, что она талантливая! — она, возможно, никогда не будет в Москве… Целую жизнь проживет, а в Кремль ее так и не позовут…

Отец кончил завтракать и шумно встал из-за стола. Женя поднялась тоже:

— Папа, мне надо с тобой поговорить.

Но отец уже надел свою белую полотняную кепку, заправил под нее густые, с проседью волосы.

— Тебе? Со мной?

— Да, папа. Очень серьезно.

— И почему это всем со мной все время поговорить нужно, — усмехнулся Савелий Петрович, — даже моей собственной дочери!

— Но, папа!

Савелий Петрович уже был в палисаднике.

— Как-нибудь встретимся! — смеясь, крикнул он, крупно шагая к выходу и помахав на прощанье рукой.

— Но ведь мне же очень нужно! — Женя выбежала вслед за ним.

В ответ прошелестела тронутая ветерком вырезная листва золотых шаров да прочирикала что-то пичужка…

— Это вполне понятно, — сказала Елизавета Дмитриевна, — что Жене хочется поговорить с отцом, но она могла бы поговорить и со мной…

Тетя Наташа искоса поглядела на нее, тихонько усмехнулась и принялась убирать со стола.

Прием у Веры Грамовой

Колокольцевы жили в стороне от совхоза, над озером. Их дом стоял на крутом косогоре — старый, бревенчатый, с маленькими окнами. Возле дома ни деревца, ни кустика, и стоял он как-то сиротливо, словно растерялся от того, что попал сюда, на косогор, и не знает, что делать дальше.

— Руфа! Руфина-а!

Женя кричала изо всех сил, но дом Колокольцевых словно оглох. Только окошки его задумчиво глядели из-под старых резных наличников.

— Дома, что ли, нет никого? — пробормотала Женя, взбежав на косогор. — Что-то тихо как!

Но тут на крылечко вышла маленькая сестренка Руфы — Сашенька, с большой чумазой куклой в руках.

— Руфа дома, Сашенька?

— Ага, дома. С отцом ругаются.

— Как? Почему?..

Входить или не входить? Но Сашенька уже закричала:

— Руфа, к тебе Женя директорова пришла!

Колокольцевы были дома. Плотник Степан Васильевич сидел, положив на стол свои большие натруженные руки и слегка понурив густоволосую голову. Жена его неслышно возилась у печки. Лида, сестра Руфы, школьница, гладила белье. Братишка Витька сидел, уткнувшись в книгу. В доме стояла какая-то настороженная тишина, будто только что здесь говорили, волновались, сердились, может быть, а потом вдруг сразу все затихли и углубились в свои мысли.

Женя поздоровалась, внимательно поглядела то на одного, то на другого.

— А Сашенька сказала, здесь у вас шумно…

— Да, вроде и так, — ответил Степан Васильевич, разглядывая свои узловатые руки, — семейные дела решаем.