Где ты, бабье лето?

— Я человек без иллюзий, — распиналась та. — Я давно уже не рисую себе розовых далей, я смотрю на жизнь трезво. А ка-ак же? Иначе нельзя.

Какие иллюзии? Вот сидит человек, седой и красивый, с которым много лет вязала Зимину жизнь и который становился теперь ей чужим. Без всяких иллюзий.

Застолье было все-таки импровизированное, с сыром и консервами, купленными наскоро, с вареными яйцами, однако с добрым куском мяса, любовно и умело запеченным Таей, заведующей столовой. Картошку приготовила Галина Максимовна, пока компания гуляла, а зеленый лучок и укропчик только что сняли с грядки — одно и позволяла себе Ольга Дмитриевна: зелень взрастить, да куст пионов, да два куста роз обиходить. Пионы не расцвели, а розы оценить было некому — Неведомские все равно не поймут ни различия, ни трогательной силы пошедших в рост светлых стеблей в темном оперении благородных пятилистных веточек.

— Теперь ухватились за этот подряд! По телевизору, по радио, в газетах: подряд и подряд! На строительстве — я понимаю. Но в сельском хозяйстве?

Зимина прислушалась. Большеротая, большеглазая подавляла всех своей своенравной манерой говорить:

— Я человек дотошный! Я должна понять. У вас тоже коллективный подряд?

Филатов помотал головой:

— Нет, пока не вводили.

— Почему?

— А я тоже человек без иллюзий! — жестко вставила Зимина.

Неведомский, кажется, обиделся за жену:

— А не скажете ли мне, голубушка, когда кончится неразбериха в сельском хозяйстве? — загудел он.

— Разберемся!

— Долго что-то разбираетесь. Методы, видно, не те. Хотя да! Метод использования горожан уже испытан, проверен, но долго ли… — он насмешничал.

— Долго! Еще долго, мой дорогой! Упустили мы работника, упустили крестьянина. Прошляпили! Посмотрели бы вы, во что превратились деревни! Травы по пояс, запустение. А вы говорите — метод! Один метод сейчас не выручит.

— Да вы знаете, кто населяет совхоз, кто к нам едет? — воскликнула и Галина Максимовна, облаком плавая вкруг стола.

— А кто возле Кремля думает жить! А тут с коровами управляться надо! — крикнула Людмила.

— Разные едут. И хорошие мужички и бабочки. Приезжают, работают, — сказала Зимина.

И тут все заговорили разом, перебивая друг друга, обращаясь к соседу или крича через стол.

— Я бы в Московскую область пускала только тех, кто достоин, кто понимает землю, не предаст ее!

— А он отработал восемь часов и — домой, он рабочий!

— Отпасет май-июль, когда молоко большое, и — до свиданья!

— Что ей корова? Приставит аппарат сразу четырем — не сдоит последние капли руками, а в них самый жир!

— А вы говорите — на Кубани! Да на Кубани другие земли, другая организация труда, другое сознание!

— Как другая, как другая?! И что вы мне твердите о сознании?

Лицо Зиминой мгновенно из веселого, лучистого стало деловым, жестким. «Боже мой, и все-то всё знают, какой нужен метод, у всех болит, — мелькало у нее в голове. — А что тракторов и машин в обрез — знаете? Чтобы взять комбайн через Сельхозтехнику, надо продать пятнадцать коров… А в жатву размеры площадей давят на психику — поневоле торопишься, тут не до зернышка, убрать бы все… А тебя погоняют — сколько пахать да чего сеять… Планировали бы валовку — упростилось бы. А уж как распределить посевы…»

— В сельском хозяйстве все зависит от рабочего человека, от работника! — вслух проговорила она.

— Это, милочка, еще Лев Толстой говорил! — тут же вставила, словно отбила мяч, жена Неведомского.

— А что, разве землю, и мясо, и молоко машинам перепоручили? — прищурилась Ольга Дмитриевна. — К машине-то работник требуется — все от него. Вот и взываем к сознанию! А чего человеку хочется? Благополучия, удовольствия — от жизни, от работы, достичь чего-то, вырастить детей, поставить на ноги, создать им жизнь — для того живем!

Она не заметила, как начала буйно отстаивать свои мысли, будто их отрицали.

— Я хочу добраться до его души, до сердца, они у каждого есть, и сердце и душа! Иначе при нашей запарке, поспешности вообще ничего не получилось бы. Смотрите, как трудно, а идет ведь как-то!

— А вы не очень оптимистичны? — усмехнулся Неведомский. («Еще бы, муж и жена — игра на одной струне!»)

— Ольга Дмитриевна прошла жестокую школу жизни, и если не утратила веру в прекрасное…

Все посмотрели на Константина Ивановича, и он не договорил, прыснул смешком и, взяв маленькую твердую руку Зиминой, приложил к губам.

Филатов отвернулся к Неведомскому:

— Нам с Ольгой Дмитриевной один крестьянин как-то сказывал: «Поднялись бы наши батьки-матки — диву дались бы, как мы живем. Дом у нас крепкий, а они никогда на пружинном матрасе не спали». Заметьте: не про технику, самолеты, космос, а про пружинный матрас, элементарнейшее удобство. Родителей пожалел. Человеку надо хорошо спать, есть — жить вообще.

— Не дадут наши мужики Ольгу Дмитриевну в обиду! — подмигнула Людмила.

— Он что, из кулачишек? — наседал Неведомский.

— Всю жизнь безотказно в колхозе, в совхозе, член партии.

— А дети? Дети-то, наверно, еще больше вошли во вкус жизни?

— Вы правы, двое работают в городе. Все с образованием.

— Вот-вот! А отчего же не в селе?