Где ты, бабье лето?

— А ему что, девчонок боле не было, на этой свет клином сошелся? — крикнула Нина. Была она крупнее других, держалась увереннее, самостоятельней — с мужем Анатолием вырастила трех сынов, все работают, все женились, живут в достатке — чего не держаться, чего не быть прямой.

— Да разве они могут жениться? — сокрушалась Клавдия. — Да и девчонок где взять-то? Они ведь на работу, с работы — и домой.

— Кому надо, тот где хошь найдет. Вон в «Елочки», в дом отдыха, в кино, на танцы ходют, — проговорила пожилая, дородная Катерина Воронкова, самая рассудительная и спокойная. Она жалела Алевтину, не скрывала того и не знала, как отнестись к случившемуся.

— А что они ходют? — Клавдия имела в виду своего Юрку и сына Зои-продавщицы, тоже парня смирного и тоже до сих пор неженатого, ездившего на работу в Волоколамск. — Один танцы смотрит, другой мотоцикл сторожит, потом другой смотрит, а этот сторожит. Они и говорить с девчонками не знают про что. Теперь таких не любят, теперь любят развитых, а эти что? Им и нужно навертиху, тогда дело пойдет.

— Какая это Женька навертиха? — заступилась опять Катерина.

— А вот такая. А он телок, чистый телок.

— Ну как же, — хохотнула Мария Артемьевна, — я-то уж знаю, какой он телок, видела: как тогда с Алей-то ничего не стеснялися.

— Да что вы понимаете? — укоряла Клавдия. — Будь он наглец какой — все шито-крыто было бы. И концы в воду.

— А я что думаю, бабочки, тут такие концы, что в воде уже не потопишь, — хитро посмеиваясь, сказала Мария Артемьевна.

— Ты про что это?

— Погодите, скоро сами увидите.

— Тише вы, — пришикнула Авдотья, — вон Аля уже калитку затворяет.

Алевтина шла по блиставшей снегом и солнцем деревне — статная, смуглорумяная, в хороших сапожках, в хорошем, недавно купленном пальто с пушистым воротником и в серой, горшочком, вязаной шапке на черных, выпущенных поверх воротника волосах.

— Кто у нас невеста-то? — подмигнула Мария Артемьевна. — Не разобрать.

— Да уймитесь вы, дуры, — цыкнула Клавдия, вытирая ладонью голубые, фарфоровые, с чуть оттопыренными нижними веками глаза.

— А ты что же не едешь? — подходя спросила ее Алевтина. — Все же внучок племянный женится.

— Пусть женится, — махнула рукой Клавдия. — Ну их. Там теснотища, народу — молодежи сколько набьется. А я не пью — и буду как пугало сидеть.

— Ну, как хочешь, — вздохнула Алевтина, — тебе виднее.

— Да мы ладно уж, — сказала смиренно Мария Артемьевна, — придут сюда молодые, и мы завалимся, мы и тут повеличаем.

— Необязательно.

Ссора с Марией Артемьевной для Алевтины не кончилась, хотя кланяться они начали.

— Может, и не придут, — печально уронила Авдотья.

— Приду-ут, — уверенно сказала Марья Артемьевна, — все будет в порядке, девка, куда они денутся, — и на правах былой подружки хлопнула Алевтину по спине, захохотала.

Смех прозвучал одиноко и надрывно, все молчали.

Но тут Нина Свиридова опять вскинулась:

— Едут!

Женщины разбежались по обеим сторонам шоссе, натянули веревку, заволновались, потому что уже всем было ясно, что ехали две «Волги», и уже виднелись цветные точки шаров по бокам.

От Сапунова они повернули к Холстам, ринулись вниз с горы, миновали мост через Рузу, скрылись под горкой — и вот первая, трепеща шарами, выскочила, набежала на Холсты и — стоп! — встала. За нею другая.

В каждой «Волге» людей напихано до отказа — молодые, веселые лица, какие-то белые цветы.

Из первой вышла в фате, в шитом серебром платье Женька, вся бело-розовая, хорошенькая. За нею вылез Юрка — тоже без пальто и без шапки, в новом стоячем костюме, при галстуке.

Алевтина обхватила Женьку, они припали друг к другу — и оттолкнулись, мать отошла, уступая место другим. В растерянных в полных слез глазах ее, в сжатых губах вспыхнула еще и гордость, что такая вон дочь у нее — голубка, царевна.

Женщины тоже стали обнимать и целовать Женьку. Они поздравляли ее, называли «царевной», и Женька обнимала женщин, а недавно они и не смотрели на нее, была она для них девчонка Алевтинина — и все. Бабы плакали. Может быть, оттого, как далека и непохожа она на них, на их недавнюю вроде юность.

Юрке жали руку, а то и обнимали. Все искренне желали сейчас добра им обоим. Баба Клавдия перекрестила его и ткнула рукой в грудь: «Ступай, простудишься».

— И все? — спросил дружка. В нем давно уже признали Сашу Суворова.

— И все! Проздравили — и все. Чего же еще? — Катерина Воронкова как бы благословила их.

— Ну ладно, хорошо.

Невеста с женихом пошли в машину. Натянув на плечи пальтишко и глядя на шофера, невеста запела:

Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я,
что люблю-у-у-у…

Стояла машина, и в ней пела невеста — истово, старательно, будто эти женщины не имели к ней отношения. И жених смотрел прямо на дорогу, туда, где чернел лесок под начавшим вновь сыпаться снежком. Голос у Женьки жиденький, неточный — возможно, от смущения, от незнания, как вести себя.