Где ты теперь?

Коротко улыбнувшись, он обменялся рукопожатиями с обоими и сказал, что немедленно сделает публичное заявление об увеличении награды за любую информацию о Лизи еще на двадцать пять тысяч.

— А я могу заверить вас, что мы будем работать сутки напролет, без выходных, чтобы отыскать ее, и если с ней все-таки что-то случилось, мы найдем того, кто это сделал, — сказал Ахерн тоном, который Николас Демарко правильно воспринял как предупреждение.

15

Когда я выходила из квартиры на Саттон-плейс, просигналил мобильник. Пришлось ответить. Звонивший представился детективом Барроттом, и хотя пульс у меня участился, я разговаривала подчеркнуто холодно. В понедельник он меня отшил, так с чего вдруг ему понадобилось звонить мне теперь?

— Мисс Маккензи, как вы, быть может, знаете, исчезнувшая прошлой ночью молодая женщина, Лизи Эндрюс, живет по соседству с вами, на Томпсон-стрит. Я как раз сейчас опрашиваю соседей в квартале. Увидел ваше имя в списке жильцов на дверях подъезда. Я был бы очень благодарен за возможность поговорить с вами снова. Мы можем увидеться в ближайшее время?

Прижимая трубку к уху, я подала сигнал швейцару, чтобы он поймал мне такси. У дома стояла машина, из которой выгружался пассажир. Я ждала, пока пожилая дама выберется из машины, а сама продолжала разговор с детективом, которому сообщила, что уже в дороге и, в зависимости от пробок, буду дома минут через двадцать.

— Я вас подожду, — сказал он, не давая мне возможности выбрать другое, более удобное время.

Иногда поездка от Саттон-плейс до Томпсон-стрит занимает пятнадцать минут. Иногда машина из-за пробок не едет, а просто ползет. Это был один из тех «ползучих» дней. Хотя, конечно, я не спешила повидаться с детективом Барроттом — просто если я куда-то еду, то мне не терпится туда добраться, еще одна черта характера, унаследованная от отца.

Я невольно вспомнила, как волновался мой отец, когда исчез Мак. Каково, должно быть, сейчас отцу Лизи Эндрюс. Во вчерашних вечерних новостях доктор Эндрюс, с трудом сдерживая слезы, показывал фотографию дочери и просил о помощи. Мне казалось, я способна понять, что он сейчас испытывает, но потом засомневалась, так ли это. Как ни тяжело нам было, Мак все-таки ушел в никуда среди бела дня. Другое дело — Лизи Эндрюс. Хрупкая девушка, одна на ночных улицах, разве она сможет справиться с безжалостным громилой?

Все это крутилось у меня в голове, пока такси медленно ползло к Томпсон-стрит.

Барротт сидел на ступенях кирпичного особняка — нелепое зрелище, подумала я, расплачиваясь с водителем. Днем снова потеплело, и он расстегнул пиджак, ослабил узел галстука. Заметив меня, он быстро поднялся, затянул галстук и застегнул пуговицу на пиджаке.

Мы сдержанно поздоровались, и я пригласила его войти. Поворачивая ключ во входной двери, я заметила пару фургонов с надписью «Телевидение», припаркованных перед соседним домом, где живет Лизи Эндрюс — или жила.

Моя студия расположена в задней части дома на первом этаже, где других квартир нет. Я сняла ее на год в прошлом сентябре, когда начала работать у судьи Хьюота. За прошедшие девять месяцев она стала для меня прибежищем покоя — не то, что Саттон-плейс, где меня никогда не покидают чувства потери и тревоги.

Мама пришла в ужас от размеров этого жилища. «Каролин, да тебе тут не повернуться», — сокрушалась она. Но я была в восторге от тесноты, которую воспринимала как уютный кокон, значительно способствующий, как мне кажется, моему решительному настрою перейти от состояния хронической печали и тревоги к острому желанию, даже потребности покончить с этим, жить дальше. Благодаря хорошему вкусу мамы я выросла в доме среди красивого убранства, но все равно мне доставляло определенную радость ходить по дешевым распродажам, чтобы обставить свою студию.

В моей просторной спальне на Саттон-плейс нашлось место и для кресел с диванами. На Томпсон-стрит поместился лишь раздвижной диван, снабженный, к счастью, очень удобным матрасом. Пока детектив Барротт проходил за мной в квартиру, я заметила, как он оглядывает комнату с ее черными эмалевыми приставными столиками и ярко-красными современными светильниками, маленьким черным эмалевым кофейным столиком и двумя стульями, обитыми такой же белоснежной тканью, как и диван. Он охватил взглядом и белые стены, и ковер с черно-бело-красным узором.

Узкий кусок жилой комнаты отгорожен под кухню. Простой столик, словно перекочевавший из кафе-мороженого, и два кованых стула с мягкими сиденьями под окном — вот и вся ее обстановка. Но окно широкое, впускает много света, а цветы герани и зеленые растения на подоконнике создают иллюзию палисадника.

Барротт все внимательно осмотрел, потом вежливо отказался от моего предложения выпить воды или кофе и уселся напротив меня. Я удивилась, услышав, что он начал с извинений.

— Мисс Маккензи, — сказал он, — я не сомневаюсь, что вы подумали, будто я не воспринял всерьез вашу тревогу, когда мы с вами разговаривали в понедельник.

Я не стала возражать, промолчала.