Где ты встречаешь рассветы?

– Гляди-ка, трепетная какая. Так что, как тебе моя версия?

– Не знаю, Алекс. Теперь никто не разберёт, что там было, кто куда уходил и зачем…

– А вот в уныние впадать не надо! Уныние, говорят, страшный грех! – Милостивый поднял бокал, в котором бултыхалась красная жидкость. – Давай лучше выпьем! За нас, удачливых и успешных!

– Алкоголь вреден для моего здоровья… – пробормотала я, но бокал всё-таки подняла. – За нас.

Мы звонко чокнулись, выпили. Александр плеснул ещё вина в оба бокала, поднял свой и стал меланхолично вертеть его перед глазами, рассматривая на свет.

– Что ты там увидел?

– Не мешай, я так думаю.

– А-а-а… Думай, может что и надумаешь.

Я взялась за вилку. Запечённая с овощами курица под красное вино шла весьма весело. Сама обстановка заведения тоже радовала глаз. Нет, всё-таки надо будет перед отъездом навестить папашу Гройса – как все тут называли хозяина сети ресторанов – и выразить своё восхищение. А может, и к себе сманить, чем чёрт не шутит?

– Саш, а как бы ты бы… – мне никак не удавалось выговорить простое предложение, просто смех. – Как бы ты посмотрел на то, если бы я бы…

Дойдя до конца фразы, я забыла, о чём хотела спросить, и подняла глаза на Милостивого.

– Если что? – он ждал продолжения, не отрывая взгляда от бокала.

– Не помню, – честно призналась я и икнула. – Кажется, я оп-пня-ела… то есть оп-пья…нела. Ты меня споил, вот что!

– Слушай, Алиска… – он замолчал, о чём-то задумавшись.

– Не называй меня этим именем! Не имеешь права!

– Ага, – он, кажется, меня совсем не слышал. – Слушай, а если твой Беляев сам и звонил?

– К-кому? – я опять икнула.

– Да Черняеву!

– Кто такой этот Ч-черняев?

– Скульптор!

Он, наконец, посмотрел на меня.

– Василиса Микулишна, да ты совсем того! Пьяная!

– А я что говорю! – я расплылась в блаженной улыбке. – Алекс, я вообще-то не пью, понимаешь?

– Очень хорошо тебя понимаю, – ухмыльнулся он.

– Ничего ты не понимаешь! – я обиделась и надула губы. – Я не пью, потому что Севка мне пить не даёт!

– Севка – это тот твой бешеный дружок? – рука Алекса дёрнулась к щеке. Надо же, какой стойкий рефлекс.

– Дружок, – кивнула я. – Мы с ним дружим, Алекс. Он и я – в мире лучшие друзья! Красиво сказала?

– Очень. Значит, теперь это так называется – дружба.

– Ага, – радостно осклабилась я.

– И исключительно благодаря вашей дружбе мне тогда накостыляли, да?

– Ой, а ты всё ещё обижаешься, милый? – я ласково погладила его по руке, сама восхищаясь сейчас своей добротой. – Не надо, пожалуйста! Людей надо прощать, а то потом жить тяжело! Ох, как тяжело…

Я вздохнула и попыталась приложить голову на его плечо, но почему-то у меня это не получилось. А, всё дело в противном блюде, которое ограничивало мне свободу. Недолго думая, я сдвинула огромное блюдо с мясом в сторону, на столе произошло какое-то завихрение, послышался громкий звон, а я, ещё раз вздохнув, привалилась головой к соседу и закрыла глаза. Последнее, что я помню, были слова Алекса, высказанные властным тоном:

– Валера, машину и домой!

Глава 8

Первой моей мыслью при пробуждении было стойкое ощущение, что я нахожусь в зоопарке. Во-первых, запах – о том, что аромат исходит из моего организма, я догадалась не сразу. А во-вторых, – и это было самым главным мотивом моих догадок, – крики животных, в которых я спросонья услышала рёв бегемотов, рычание львов и истошные каркающие звуки, природу которых определить смогла только спустя какое-то время. А ещё голова, точнее вот этот свинцовый колючий шар, который перекатывался от затылка ко лбу и по часовой стрелке и доставлял мне весьма неприятные минуты.

Чувство жажды возникло не сразу, спустя пару минут, как я лежала, закрыв глаза и мучаясь от головной боли. Но возникло так остро и так неумолимо, что нехватка воды в моём бедном организме показалась сейчас самым важным источником страдания. К тому же звуки к этому времени стихли, и остался только один, изредка раздирающий когтями пространство, – то ли крик птеродактиля, то ли отчаянный скрежет колёс о рельсы.

Именно жажда заставила мою руку пошарить в пространстве вокруг себя – тяжёлые веки поднять не было никакой возможности.

Когда пальцы наткнулись на что-то очень холодное и мокрое, я издала возглас не хуже крика птеродактиля.

– Вода!

Да, это оказалась именно она. Булькающая жидкость в прекрасной, запотевшей от холода стеклянной бутылке. И бутылка – о чудо! – была уже открыта.

Несколько жадных глотков сделали своё волшебное дело уже через минуту. Облегчённые веки поднялись, запах во рту растворился, а шар, совершив ещё пару кружков для острастки, сжался в мягкий комочек и затаился где-то над правой бровью.

Первое, что я увидела, открыв глаза, – огромное окно, в которое лился яркий полуденный свет. Шторы, обрамлявшие светящийся прямоугольник, казались фатой невесты, настолько белы и ажурны они были. С подоконника мне весело подмигивал цветок ромашки, который в гордом одиночестве плескался в изящной стройной вазе.

– Ну и как это всё понимать? – высказала вслух я своё удивление.