Где ж это видано?!

Любовь. Нет ничего банальнее любви, этой бесконечной череды романов, перепутывающих родственные связи, браков, заключаемых во имя детей, любовников, которые вдруг становятся родителями и, в свою очередь, окружают любовью детей… Композицию венчают дедушки и бабушки, призванные помогать в нужде и перераспределять сбережения, старики, которые узнают себя в своих отпрысках и, когда здесь, внизу, становится совсем туго, распахивают перед вами свои кошельки, а потом однажды смиренно умирают, хотя не раз обещали, что вы этого не дождетесь, оставляя вам ключи от всего, что имели… Так и повторяется без конца одна и та же схема преемственности поколений с неизменной мотивацией и одинаковой точкой отсчета под названием любовь, любовь с первого взгляда, потом еще минут пятнадцать нежных вздохов как основа всего, затем — отступление от моральных принципов. Все мы, в сущности, не что иное, как отдаленный результат подобного отступления… Однако что касается нашей семьи, то, когда в гостинице мы все вместе устраивались на ночь в одной комнате, так что яблоку было негде упасть, мы меньше всего думали о родственных узах и о любви, просто вшестером в одном номере выходило дешевле.

Поначалу некоторая экстравагантность нашего внешнего вида, кажется, слегка озадачила портье, но, как только он сообразил, что Болван с его камерой, лежащей высоко на плече, сопровождает нас, ворчун мгновенно переменил тон, сделался обходительным и любезным, начал глупо улыбаться в объектив, совершенно обалдев оттого, что его снимают, и даже поинтересовался, есть ли у нас чемоданы, очевидно, полный решимости отнести их в наш номер.

— Чемоданы? Да зачем нам чемоданы?

Не заставляя себя упрашивать, долговязый тип бросился провожать нас до номера — он показывал нам дорогу, будто мы важная делегация, стараясь все время оставаться в кадре и между делом допытываясь, для какой передачи ведется съемка. Мы шли за ним гуськом: я с братьями нес на кресле бабушку, которая шиньоном задевала за люстры, а мама плелась позади всех, под впечатлением от всей этой роскоши она разглядывала гостиницу так, словно это Лувр, и была явно потрясена масштабами уборки, которую предполагало подобное помещение. Папаша же наш никак не мог прийти в себя после этой истории с Болваном и портье. Он отказывался понять, как простая камера, в сущности обыкновенный электроприбор, может открывать перед людьми любые двери и внушать такое уважение, — ну никак он не мог этого понять. А ведь убедиться в этом легко — достаточно прогуляться по городу в сопровождении оператора, который будет идти за вами по пятам, как за каким-нибудь политическим деятелем, только попробуйте — сами увидите: перед вами сразу начнут почтительно расступаться.

Вечером, вместо того чтобы тихо поужинать в номере, мы спустились в гостиничный ресторан. Здесь было все что душе угодно: красивые белоснежные скатерти на круглых столах, множество разных по размеру тарелок и по паре бокалов на каждого, салфетки разве что не именные, но все равно очень удобные, не хватало только телевизора. Среди всего этого великолепия плавно, словно конькобежцы, скользила по паркету команда услужливых официантов, которые не только принесли нам супницу, но и разлили суп по тарелкам, а мама все время порывалась им помочь. В отличие от придорожного ресторана, здесь не имелось никакого достойного вида, совершенно не на что смотреть — только посетители за соседними столиками, которые все поголовно были увлечены собственными разговорами.

После дижестивов мы отправились к морю, но там нас ждал порт, закрывавший собой весь вид на водную гладь. Еще больше нас расстроило то, что порт был пуст, забит старыми кораблями и являл собой скорбное зрелище пересохшего и плохо освещенного болота. А настоящие морские просторы прятались по другую сторону, за воротами шлюза. Бабуля была в бешенстве, тем более что аромат, царивший здесь, был точь-в-точь как в рыбном отделе «Интера»; еще она заявила, что отдел свежих продуктов в «Мушкетере» содержится в куда лучшем состоянии, чем окрестности этого порта, по крайней мере, он гораздо чище. Ждать, пока этот бассейн наполнят водой, было бесполезно. Родители, как всегда, не склонные ни к эмоциям, ни к борьбе с превратностями судьбы, просто заявили, что мы посмотрим на это завтра, правда, они все-таки немного расстроились из-за того, что не смогли испытать на себе целебные свойства йода и не увидели буйства стихии — волн, разбивающихся о берег и будоражащих душу.