Где же ты, Орфей? (СИ)

— Здесь есть блюдо, которого больше нигде не подают — будущее.

Они снова засмеялись, и мне уже стало неприятно. Я думала, если они подружатся и будут вот так болтать, то как мне спросить про брата? В конце концов, я пришла сюда затем, чтобы спасти Орфея. Так что я сказала:

— Еще есть я. Мы с вами здоровались. Я — Эвридика. Орест пришел со мной. Потому что я нашла вашу речь. И она очень меня вдохновила.

Ясон быстро повернулся ко мне, глаза его засверкали, словно одно воспоминания о самом себе, об этой его речи, было ему нестерпимо приятно.

— Так-так-так. Хочешь, чтобы я и тебе что-нибудь рассказал?

— Можно, конечно, но я здесь не за...

Ясон, однако, перебил меня.

— Странно говоришь и двигаешься. Но все это не напоминает ни одну из известных психических патологий. Ты не шизофреничка, не психопатка, не припадочная. Какой-то синдром Офелии, того и гляди потонешь и будешь плыть в цветах. Впрочем, ты явно не притворяешься. Думаю, вполне типичная конверсионная истеричка, отсюда диссоциативные симптомы и нарушения походки.

— Вы что, психиатр?

— Как-то бывал. Художники, знаешь, народ нервный. Я был инженером по личностному сохранению.

— Интересная профессия.

Но он не закусил наживку.

— Так вот, ты маленькая, доверчивая девочка, которая не может не то без отца, не то без брата. Такая трогательная героиня, сжавшая кулачки и решившая идти до конца, однако ничего толком не умеющая и оттого бесполезная. Зато ты хорошо выполняешь приказы, благодаря чувству личной ответственности. Ты добрая, но слишком сентиментальная, окончательно потеряла связь с реальностью пару лет назад.

— Очень впечатляет, — сказала я. — И про брата вы тоже угадали.

В Ясоне было нечто мальчишеское. Он, казалось, очень радовался каждому своему слову, радовался точным попаданиям и цепко изучал выражение моего лица. Мне не было обидно, в конце концов, он не говорил неправды.

— Брат-брат-брат. Он не мертв, так?

— Так.

— Но и не жив. Он внутри у одной из тварей. У твоего хозяина.

Последнее слово Ясон выплюнул с настоящей ненавистью, и она отличалась от его обычной злобы, как ядерный взрыв от пузырьков в газировке. Улыбка Ясона засверкала ярче, словно ненависть давала ему заряд.

— Это хорошо, — сказал Ясон. — У нас как раз есть теория.

— Теория? — спросила я. — Мне не нужна теория.

— Тебе нужно хоть что-то, так? Сама ты не справишься. Доверься мне, и у тебя будет шанс. Или ты пришла сюда... ну, знаешь, поглядеть, как живут люди. Так себе они живут.

— Не дави-ка на нее, — сказал Орест.

— Это терапевтическое воздействие.

Ясон махнул рукой, а затем сказал:

— Ладно. Я не так выразился. У нас для тебя есть теория получше других.

Он улыбнулся радостно, предвкушающе. Он не мог обходиться без улыбки, как те женщины, что не могут выйти из дома без помады. И у него в запасе было столько же оттенков улыбок, сколько разноцветных тюбиков на туалетных столиках у отъявленных модниц.

— Теорию похуже вы как-то предложили Одиссею.

Ясон не выказал ни удивления, ни раскаяния. Тогда я подумала: он — психопат, по-своему совершенный, но и ужасный тоже.

— Я пытался ему помочь. У Одиссея было две проблемы. Он опоздал и заигрался. С тобой ведь такого не случится?

— Я не буду никого убивать.

— У тебя другая ситуация, детка. Тебе не нужно убивать. Тебе нужно сделать твоего брата не-живым.

— Королем? — спросила я.

Вдруг Ясон совершенно изменился, циничная комичность исчезла, он мгновенно поправил корону, и мне показалось, что за спиной у нас не шелестят бумагами рыцари-клерки, а ветер перебирает зеленые листья дубов, и шумит морем вереск. Вместо мыла пахнуло дикими цветами и холодным металлом. Я очутилась в книжке о рыцарях, которые в детстве любил Орфей, и Ясон сидел передо мной в сверкающих латах, с золотым мечом и прекрасными глазами героя. Где-то далеко-далеко, в мире нашего детства, было и золотое озеро и сверкающий белизной замок, и все это теперь принадлежало Ясону. Его волосы тоже показались мне золотыми. А кто был в замке? Не-живой король.

И тогда все стало темным с проседью инея, место золота заняло серебро, и уже не вереском пахло, а полынью. Я мотнула головой, и все исчезло. Передо мной сидел Ясон, и в руках у него был не меч, но маркер. Я засмеялась.

Ясон сказал:

— Что? Что, черт возьми, смешного?

Он забавно раздражался. Орест тоже засмеялся.

— Если вы не будете воспринимать меня всерьез, никакой революции не выйдет.

Но мы воспринимали. Несмотря на все его клоунские повадки, мечи и армию клерков, мы видели в нем кого-то, кто может сделать мир хоть чуточку другим.

Ясон сказал:

— Подкожный жемчуг. Держу пари, у вас ходят о нем легенды.

Ясон запустил руку мне под воротник и вытащил ожерелье. Свет, переливающийся в нем, казался почти живым. Какая глупая мысль, он ведь и был жизнью.

— Ты переоцениваешь наше любопытство, — сказал Орест. Но легкой иронии для того, чтобы остановить Ясона, было явно недостаточно.

— Это не просто метка, которую ставят на вас хозяева. Это монеты жизни.

— Мы с Полиником думали, что подкожный жемчуг не менее важен, чем все эти сложные системы очистки воды и воздуха.