Где живут счастливые?

Она знала: там, сразу за поворотом, никогда не просыхает лужа и надо взять чуточку правее. Но и вправо есть осложнения — глубокая колдобина в обкрошившемся асфальте. Прошлым летом была, да и сейчас есть, куда ей деться... Эта колдобина многого стоила ей тогда. Костыль соскользнул, и, потеряв равновесие, она опрокинулась было назад, чудом удержавшись на другом костыле. Помнит, от резкого толчка тогда долго ныло под лопаткой. Тот страх впечатался и вот напомнил о себе через год: глубокая колдобина в обкрошившемся асфальте...

Но всё равно привольно было на душе. Весна только начиналась тогда, расстелив скатертью-самобранкой под её неуверенные ноги весёлую дорожку - июнь, июль, август. Все летние месяцы можно потихонечку выходить из дома и потихонечку (куда спешить?) продвигаться в сторону церкви. А там посидеть в уютном дворике под высоким клёном, пока прихожане не соберутся на службу, и самой занять место у левого клироса. И стоять, и молиться, и радоваться, и благодарить Бога, что и завтра опять (только бы дождь не зарядил, тогда скользко) придёт она сюда обязательно. Потом, после службы, она опять усядется на скамейку и достанет из полиэтиленового пакета бутерброды. Потом почитает газету, потом долго будет смотреть на рас-пустившуюся ветку сирени, потом — ловить взглядом мелькнувшую бабочку. Спешить некуда. Вечером опять служба, и ей мерить костылями город никакого резона нет. Пока добредёт до дома — опять выходить. Вот и сидит на церковном дворе, коротает время. Бывает, подсядет кто, поговорят. Бывает, чайку пригласят попить в церковную трапезную. Но и без чая хорошо — лето, пора благодатная.

А зимой она грустит о бабочках и сирени, о нескорой благодатной поре. Единственная её связь с Божьим миром — маленькая форточка. Но в уныние не впадает. Ждёт весну. Вот и туфли себе зимой заказала к лету, жаль только, ортопед сделал чёрные, ей хотелось посветлее. Летом посветлее лучше.

— Помните, в прошлом году какой гололёд был? - спрашивает меня Галина.

Киваю головой, хотя сама не помню. Стыдно, что не помню, что это чрезвычайное для неё обстоятельство, когда разъезжаются костыли и дорога меряется метрами — вот до киоска, до того куста, до ступеньки, для меня настолько незначительно, что память не удерживает его, вмещая в себя события поважнее. Прошлой зимой выбралась на недельку в дом отдыха, каждый день на лыжах, а был ли гололед-

Хорошо, когда нас ставят на место. Хорошо, когда нам показывают «весомо, грубо, зримо» всю несостоятельность наших проблем, всю пустоту нашей замотанности, которой мы изловчились оправдывать собственную нерадивость и самую примитивную лень. Рядом с этой женщиной, знающей цену глотку свежего воздуха из форточки, ста шагам до ближайшей аптеки и телефонному звонку с трафаретным «как деда?», негоже рядиться в яркие одежды собственной значимости. Имея так много всего, мы не умеем самого простого: радоваться, что у тебя две руки, две ноги, уши, чтобы слышать, глаза, чтобы видеть, сердце, чтобы сострадать.

Галина Азарова не знает, что это такое — когда у человека две ноги. Малолетство, когда её, трёхлетнюю, мать привезла в больницу и, услышав страшный диагноз, оставила в приёмном покое, в памяти не удержалось. Удержалась, пожалуй, веточка черёмухи, торчащая перед окном и до которой можно было дотянуться взглядом, и то основательно скосив глаза. Веточка дрожала на ветру, а Галина по ней отсчитывала свои календарные радости и огорчения. Веточка забрезжила в слабом предрассветном мареве - скоро будет больно: придёт толстая медсестра, сделает укол. Но зато когда веточка уверенно заглядывала из солнечного света в лёгкий полумрак палаты - приносили кашу и какао с печеньем. Сладкое какао и печенье рассыпчатое. На одеяле после него всегда крошки.

Четырнадцать лет лёжа в корсете на спине, скосив глаза в окно и стряхивая крошки с одеяла маленькой слабой ручкой, росла девочка. Её звали Галя. Галька. Галчонок, кто как. А она — Михаил Григорьевич, Анна Николаевна, тётя Зоя, Спиридоновна, сторож Василий и никогда — мама. Ей хотелось произносить это слово, но каким-то чутьём угадывалась бесполезность пустого звука, и девочка молчала.

А мама была. Очень красивая. Утончённый профиль, высокий лоб, стройная фигура. Оставив девочку в больнице, она вскоре вышла замуж, родила сына и была счастлива, год от года собирая за праздничным столом гостей и отсчитывая именинные календари её сына Сашеньки — годик, три, пять...

— Мы очень интересно жили в нашем санатории. Кто только не приезжал к нам, Лев Ошанин, Маресьев, артисты всякие. Какие утренники были! Шефы подарки дарили, дорогие... Нас баловали. Нет, нет, нас жалеть нечего, у нас было счастливое детство, — убеждает меня Галина.