ГДР. Миролюбивое государство, читающая страна, спортивная нация?

Речь идет о втором шансе, который не был использован, или о колонизации Востока[10]. «Учиться у немцев?» – вопрошает, например, Эндрю Битти. Имея в виду расширяющуюся Европу, австралийский эксперт по Германии, видимо, не посоветовал бы этому объединению государств двигаться к объединению немецким путем, а если бы и посоветовал, то только с большими оговорками. Вместо разнообразия перспектив, самокритики и саморефлексии, полагает он, внимание было сосредоточено в основном на том, чтобы спроецировать на историческое прошлое современные ценностные и этические представления. По этой причине процесс объединения и, особенно, критическое осмысление истории происходили под решающим воздействием политически несбалансированных подходов, а также перекосов в истолковании социально значимых символов. Не европейский девиз «единство в многообразии» – «diversity in unity», а противопоставление «сверхупрощенной истории успеха Запада» «ужасной истории Востока» определяет официальное направление исторических изысканий[11]. Работа двух специальных комиссий по «осмыслению истории и последствий диктатуры СЕПГ в Германии» вызывает критику не только Битти, но и его коллег, хорошо владеющих всем методологическим арсеналом «правосудия переходного периода»: она слишком политизирована, слишком элитарна, а главное – совершенно игнорирует граждан бывшей ГДР[12]. «Truth without reconciliation» – «правда без примирения» – так в переводе однозначно звучит приговор политолога Дженнифер А. Йодер, акцентирующий внимание на ее слабостях[13].

При том что результаты исследований по отдельности не могут не вызывать вопросов, они тем не менее объясняют нам, почему граждане, выросшие в ГДР, как и граждане старой Федеративной Республики, все больше и больше оказываются вне рамок этих дискуссий, довольствуясь заранее изготовленными клише или вообще утратив к ним интерес. «Следует опасаться, что многочисленный и чрезмерно политизированный аппарат, созданный для того, чтобы пролить свет на историю ГДР, скоро перестанет интересовать публику точно так же, как это удалось его предшественникам в ГДР», – написал еще в 1999 г. Лутц Нитхаммер[14].

Наблюдения за текущей дискуссией на самом деле внушают опасения, что в этом случае историк оказался прав и как пророк. То, что, тем временем, значительная часть восточных немцев стала ностальгировать по прежней жизни, имеет различные и неравнозначные причины. Сами по себе различные опыт и судьбы большинства граждан в Восточной Германии дают немного «зацепок», чтобы задним числом выявить в них общие элементы[15]. Сама диктатура зачастую скорее разъединяла, чем объединяла людей, что без труда можно увидеть на примере наиболее экстремальных среди всех возможных жизненных позиций – от сотрудников Штази до критиков режима. Очевидно, что наиболее важным фактором, под воздействием которого формировалось отношение к прошлому, был опыт, приобретенный в ходе объединения страны и в последующие за ним годы. Однако помимо этого ретроспективное формирование восточногерманской идентичности также явилось реакцией на историческую политику, возникшую в русле официального осмысления прошлого ГДР. Хотя, как показали различные опросы общественного мнения, после 1990 г. во многих отношениях происходило сращивание обоих немецких обществ, тем не менее эмоционально они отдалялись друг от друга. Наряду с жесткими темами политических и социальных конфликтов в сфере распределения, таких как безработица, взнос солидарности и т. д., особенно бросался в глаза еще один элемент: взгляд на историю и связанные с этим восприятие и оценка прошлого. Даже те из наблюдателей, которые в целом констатировали успех сближения Востока и Запада, делали при этом одно исключение, каким была, по словам американского политолога Лоуренса Макфоллса, «разумеется», историческая память[16].

Даже растущее чувство принадлежности к Востоку, о чем свидетельствовали результаты демоскопических исследований, в большей мере явилось следствием ситуации, которую Мэри Фалброк в своем анализе описывает как «парадоксальное положение народа». То есть хотя многие из бывших граждан ГДР не были согласны с политической системой прошлого, они не находят ни в результатах исторической науки, ни в том, что предлагает политическое образование, адекватного описания близких и хорошо знакомых им сфер жизни, которые они воспринимали как вполне «нормальные»[17].

Воспоминания, нередко личного характера, о репрессивной системе ГДР утрачивают свою остроту, когда речь заходит о том, чтобы попытаться оправдать собственную жизнь или жизнь родителей ввиду их огульного осуждения, воспринимаемого как несправедливое.