Гебдомерос

В остальном жизнь Гебдомероса протекала монотонно. Вставал он рано утром, как правило разбуженный шумом, смехом и разговорами обитателей дома, поскольку окна его комнаты выходили во двор. Едва проснувшись, поднимался и шел к окну открыть ставни; из окна же видна была та часть дома, что находилась напротив корпуса, в котором он снял комнату; зрелище, представавшее его взору, всегда было одним и тем же: перед окнами кухни прислуга чистила щетками одежду, а прямо напротив его окна некий артиллерист, денщик полковника, каждое утро складывал брюки своего начальника, предварительно почистив их ветошью, смоченной бензином. Этот вояка усердно ухаживал за домработницей, и, когда Гебдомерос, растрепанный и полусонный, появлялся в окне, оба встречали его насмешливыми взглядами. В отсутствие же денщика полковника служанка, хорошо сложенная, яркая блондинка, прозванная одним из друзей Гебдомероса стрекозой, была со своим соседом значительно любезнее. Озабоченный и задумчивый вид Гебдомероса вызывал у нее интерес, и иной раз, увидев его в окне, она обращалась к нему с вопросом, не испытывает ли он тоски по родным местам; однако Гебдомерос на такие вопросы отвечал, как правило, уклончиво. Симпатия молодой служанки к соседу росла с каждым днем, и ей даже казалось, что это чувство может перерасти в любовь, однако неожиданное событие одним ударом разрушило ее самые дорогие мечты и иллюзии. Однажды после полудня, ближе к концу прекрасного апрельского дня, девушка, стоя на кухне у окна, чистила серебряный чайник; она была одна, думала о Гебдомеросе и в этот момент увидела его выходящим во двор с тремя друзьями. Один из них, заметив в углу двора старый ботинок с оторванной подошвой, задумал изменить местоположение этой обувки умелым ударом ноги; Гебдомерос тут же, спешно, но аккуратно сложив на ближайшем подоконнике шляпу, трость и пальто, с энтузиазмом принялся гонять перед собой старый башмак; четыре друга, таким образом, сымпровизировали во дворе дома футбольный матч; Гебдомерос же был возбужден и разгорячен больше других, полностью утратив свой унылый и задумчивый вид, он прыгал, как дикарь, и издавал радостный вопль каждый раз, когда, коснувшись ногой старого ботинка, посылал его над головами своих друзей, которые с сумасшедшими криками и смехом пытались уклониться от удара. С неприятным чувством юная домработница закрыла окно, поставила недочищенный чайник на кухонный стол и, усталая и разочарованная, плюхнулась на табуретку: «А я-то, – подумала она с грустью, – я-то решила, что по крайней мере он не такой, как все».

Иной раз по воскресеньям, прежде чем шум соседей окончательно лишал Гебдомероса сна, последние минуты его отдыха баюкала нежнейшая мелодия; эта мелодия доносилась из сиротского приюта, и каждый раз он погружался в черную меланхолию, к которой примешивалось чувство стыда; тогда он вспоминал, что в детстве испытывал такую же тоску и такой же стыд, когда слушал чириканье воробьев, слетавшихся на закате к высокому дереву в саду на ночлег.

Он полагал, что причиной и тоски, и стыда было то обстоятельство, что как в чириканье воробьев, так и в пении сироток ему слышался упрек в недостатке искренности; и тогда, чтобы отвлечься, он отправлялся в длительные прогулки по окрестностям; издали его приветствовал звон деревенских колоколов; обнаженные сухопарые юноши плескались в чистой холодной воде, а рядом с пляжем на метровой глубине едва шевелились трупы пиратов, как шевелятся в воде даже при полном штиле водоросли.