Гегель. Биография

Примечательно, что Гегель вел себя в Бамберге не смиреннее, чем в других местах. Можно сказать, что дозволенными свободами философ не пренебрегал и всегда пользовался ими с предельной полнотой. Но в Бамберге, в частности, он переступил границу дозволенного, и власть не снесла такого оскорбления. Очень мало было в это время в оккупированной Германии, да и в «метрополии», во Франции, публицистов, которые осмеливались на свой страх и риск нарушать имперские порядки и установления.

Он мог бы оставаться благоразумным и послушным, раболепно угождать желаниям и поощрять уловки баварских монархистов, не таких отвратительных на его взгляд, какими были старорежимные защитники монархии. Но именно на это он не соглашался.

Он не испытал в жизни ничего, кроме притеснений. Ему не дано было даже отчасти воспользоваться буржуазной свободой, когда он мог бы, помимо прочего, опубликовать, пусть даже ценой переделок, кое — какие из рукописей, которые он возил всюду с собой.

Но в Бамберге на его долю выпало худшее: неподдельный произвол. Этой детали не заметило большинство комментаторов, хотя на самом деле деталь важная.

Гегель очевидно враждебен цензуре, и таким он останется навсегда[211]. Нет ничего удивительного в том, что он не заявляет открыто и торжественно об этом в публикациях, подлежащих той же цензуре! Так или иначе, писатели той эпохи в Пруссии или в Баварии не могли ни избежать цензуры, ни открыто выступить за ее отмену. Можно даже предположить, что они как-то свыклись с ней. Как говорится, мирись с тем, что есть. Цензура составляет часть объективной действительности, как непогода или болезнь.

О ней забывают тем скорее, чем больше появляется неприятностей другого рода.

Что удручает и возмущает, так это запреты сверх того. По отношению к этим запретам цензура выступает чуть ли не средством защиты: материалы, прошедшие предварительную проверку, подчищенные и исправленные, по крайней мере считаются официально принятыми или одобренными, и значит, они в принципе защищены от произвольных нападок. Защищенность может казаться тем более надежной, что сами авторы, знакомые с известными или предполагаемыми требованиями цензуры, на всякий случай сами себя заблаговременно подчищают, чтобы выиграть время и избежать лишних осложнений.

Но редактор «Бамбергской газеты», опубликовавший сведения, сами по себе безопасные, и к тому же, почерпнутые, как это было принято или установлено, из уже проверенных и утвержденных публикаций, подвергся порицаниям, угрозам и санкциям со стороны высшей власти, которая, дезавуируя цензуру, ею же самой установленную и направляемую, принимает решение, очевидно нарушающее закон, постановление и обычай.

Это Гегель и назовет «наездом властей» (С² 82), когда жертвой такового станет Нитхаммер. В Бамберге он испытал его на себе.

Что государство — притеснитель, это вне сомнений. Но многие писатели, и Гегель, были бы довольны уже тем, что оно притесняет по правилам, в соответствии с принципами записанной конституции, согласно положениям принятого и опубликованного устава, чтобы каждый, по меньшей мере, знал точные границы того, о чем он вправе говорить!

Таким образом, первый протест Гегеля, вскормленный суровым бамбергским опытом, направлен против произвола, каприза властей, «благой воли» господ и начальников. С этой точки зрения философ — безусловно, уже expositus, по его собственному определению[212]. Но в то время — газетчик!

Нитхаммер избавит его от этой каторги.

Нюрнберг

В октябре 1808 г. Гегель занимает свой новый пост — директора лицея, полученный благодаря стараниям его друга, за отсутствием желанного места преподавателя в университете. Нитхаммер, безраздельно преданный, употребил все свое влияние, чтобы еще раз помочь другу, находящемуся в стесненных обстоятельствах.

Лицей, в котором будет Гегель трудиться, представляет собой протестантское учреждение, недавно основанное и, несмотря на бедность, гордо носящее имя Меланхтона. Гегель доволен новым назначением — что тут поделаешь! — и выражает радость по поводу того, что наконец-то работает в сфере образования, даже если и не на том уровне, на который имеет право претендовать.

Кажется, он следует максиме интеллектуалов в трудные времена: всегда быть готовым поменять жизнь на лучшую, но вместе с тем вести себя так, как если бы нынешнее досадное положение должно было длиться вечно. Он хранит надежду на то, что когда-нибудь его возьмут в университет Эрлангена, а пока что живет, сохраняя достоинство.