Гексаграмма

Не знаю, что случается с душами людей после смерти; но, исходя из того, что я видел и пережил за Вратами, там не сохраняется ничего похожего на личность.

Понимая тех, кто находит веру и принимает смерть с достоинством, я все-таки буду бороться до конца, когда придет мой час.

Я стану бороться еще раньше, с этой минуты. Я верю, что с помощью алхимии или алкестрии можно продлить жизнь и отменить смерть… Нет, не так: вера тут не при чем. Я собрал достаточно данных, чтобы допустить такую возможность. А значит, я попытаюсь.

Мы научились принимать смерть, которая уже случилась. Но нет таких сил, которые заставят меня отчаяться, когда человек еще жив. Я уверен, что Эд разделяет мои чувства.

Кстати, об Эде. Однажды он сказал мне: «Если красивая девушка намекает тебе, что не прочь заняться любовью, никогда, никогда не говори ей: „Знаешь, я слишком серьезно отношусь к нашим отношениям, чтобы допустить такое“. Она может воспринять серьезно».

Я посочувствовал ему, но не спросил, кого он имел в виду. Если одну из его мистически всплывающих знакомых, то жаль, да. Если Уинри — поделом ему.

А я дурак. Она же хотела, чтобы я ее поцеловал… Ну и ладно, что соглядатаи, Чинхе плевать хотел на свою невесту. Хоть руку мог бы.

* * * В аместрийском языке слово для гор одно, но его не зря произносят во множественном числе. Горы многолики. Холодные пики, покрытые льдом и снегом, вонзаются в толщу небес. Жарятся под солнцем каменные столы, разбросанные по кактусовой равнине. Идиллические холмы в альпийских лугах, усеянные белыми клочками овечьих стад, будоражат воображение сентиментальные художников. Изломанные сиреневые тени, нарисованные на небе, где пирамидальные тополя и кипарисы истекают смолой под южными звездами, взывают к горячей жизни и буйной смерти. Бурунистые реки, зажатые в тисках гранитных ущелий; причудливые кривые сосны, пенные водопады, рождающие радуги у подножья, перья цветущей вишни, луна над острыми пиками в холодном небе, холодный ветер и дрожь в руках… Все это горы.

Только в горах понимаешь значение пустоты под ногами и над головой — совсем разные чувства, а на деле одно и то же. Только минуя крошечные деревни из десятка домишек, притулившихся на разных уровнях на уступчатых террасах, ощущаешь ничтожность и хрупкость человеческих жизней.

— Вот честное слово, пару лет жизни бы отдал за телефон, который можно носить в рюкзаке, — вещал Зампано, шагая по узкой горной тропе: по левую руку пропасть, по правую — скальная стена, а ширины хватает только, чтобы ослу — или могучей химере — поставить ноги.

— Ну, носить, пожалуй, можно, — сердито ответил Джерсо; на третий день он почти уже не пыхтел, хотя его настроение нельзя было назвать лучезарным. — Но на кой он тебе? Провод, что ли, будешь тянуть?

— Тогда рацию.

— Это можно… Армейская портативная модель NX-415 Штеймановского завода, приемник и передатчик в одной коробке… Масса нетто семь с половиной килограммов…

— Очень смешно…

Что, думаешь, я не утащил бы?

— И крестнику пришлось бы такую же таскать.

— Да ладно, одного передатчика хватило бы.

— Пять кило… И в комплекте табличечка.

— Какая табличечка?

— «Я шпион, отрежьте мне пальцы по одному и спустите в унитаз».

— Черт возьми, жаба!

Я уже тебе сказал, что жалею, что его там оставил! Чего ты от меня хочешь?!

— Чего я от тебя хочу, это видно будет, когда мы крестника встретим. И пальцы у него пересчитаем.

— Очень смешно, — повторил Зампано.

Они остановились на тропе перевести дух. Было раннее утро, солнце только всходило. Нитка реки, свившаяся петлями на мохнатой зеленой шкуре долины внизу, блестела слюдой.

Метров триста по прямой вниз, пара секунд полета. Несколько часов пути. Только в горах понимаешь относительность времени и пространства.

— Когда мы последний раз были в горах? — спросил Джерсо, утирая пот.