Gelato… Со вкусом шоколада

— Неправда! — он отрицательно мотает головой, одновременно с этим следит за мной и стремительным движением моего клинка. — Назад! — горланит, когда я слишком близко подбираюсь. Егор резко выставляет руку и прочерчивает еще раз на моей щеке свой персональный знак.

— А-а-а! — отпрыгнув, сгибаюсь, прикрыв руками лицо, сквозь пальцы ворчу. — Какого хрена ты прицепился к Нии? Свою крышу, видимо, предлагал, потом сочувствующего или святого изображал, ревнителя заповедей господних. Ты приперся в магазин, хотя знал, что это было точно лишним.

— Я не трогал ее.

— Издеваешься?

— Не трогал. С чего ты взял?

— А твои проверки, например. Ты заявился к ней и стал строить из себя героя. Хватал ее за руки и утешал. Я все видел. Ты…

— Ты ревновал? — спрашивает, буравя острым взглядом.

— Нет! — рычу.

— Ревновал!

— Считаешь, что достойно вел себя?

— Исключительно в интересах своих клиентов.

— Не лечи меня.

— Ты меня в чем-то обвиняешь, Велихов?

— Это был однозначный перегиб. Решил продемонстрировать силу и доказать, что на многое способен? Только вот нацепить кольцо на палец Нии ты не смог…

— Повторяю еще раз! Я вел дело, Велихов. А ваша «Шоколадница» была в нехорошем списке.

— В твоем! В твоем списке, сволочь! Тебе захотелось проучить нас. Задело, что свадьба сорвалась? Тебя закоротило, мозги поплыли. Она не виновата. Так я еще раз спрашиваю… — не успеваю договорить, как получаю серию стремительных, не поддающихся парированию ударов.

Похоже, у обиженного героя вдруг открылось второе или, черт возьми, третье дыхание, и в результате такого неудачного стечения обстоятельств я выступаю в качестве тренировочной груши для совсем еще зеленых новичков, потому как больше не сопротивляюсь, зато с покорностью встречаю каждый результативный для фехтовальщика удар. Расставив руки, я отхожу назад, но головы не опускаю. За это получаю обжигающие, больно жалящие, ядовитые щипки острого клинка по своей роже. Моргаю в такт каждому прикосновению металла к коже, дергаю губами, оскаливаюсь и, напоследок стиснув челюсти и разбрызгивая слюни, бессвязно, по-звериному и с задушенным хрипом рычу и туберкулезно кашляю.

— Ты когда-то задал мне вопрос, Велихов, — он ухмыляется, наслаждаясь своей безоговорочной победой и, конечно же, не останавливает набравшей колоссальные обороты атаки. — Припоминаешь?

— Нет, — не парирую удары, а лишь мотаю головой за каждым касанием его клинка.

— Что! — размах, удар, оттяжка, адский свист. — Такое! — укол, еще один укол, еще, еще, еще, укол, удар, оттяжка, пронизывающая боль. — Любовь! А-а-а-а?

— Я этого не помню, — вышептываю, еле двигая губами.

— Тогда я не нашелся с ответом, — Мантуров наконец-то останавливает свою атаку. — Увы! — пожимает плечами. — Голова иным была забита, — отводит рабочую руку в сторону, стряхивает кисть и полосует воздух окровавленным клинком. — Но сейчас, — он устремляет взгляд точно на меня. — Сейчас, сейчас, — через зубы произносит, — я готов ответить! Все еще желаешь знать?

— Да, — смаргиваю выступившие слезы и вытираю сочащуюся кровь из ссадин, которые он мне нанес.

Еще один взмах, который я специально пропускаю, и удар кулаком прямиком мне в челюсть. А вот этого я совсем не ожидал. Ноги подкашиваются, колени сильно сгибаются, а сам я заваливаюсь сначала вперед, а затем назад.

Бесконечный потолок и очень яркий свет, струящийся из прямоугольных плафонов — все, что видят в настоящий момент мои замершие глаза. Запах и мерзкий вкус собственной крови, которую я вынужденно пробую языком, катаю в глотке, а затем проталкиваю к себе в нутро — все, что чувствую и вынужденно потребляю.

— Ты любишь ее, Велихов! — словно обвинение бросает.

Нет! Он не прав… Пиздец, как сильно сука ошибается.

Я не люблю ее…

«Я одержим! Но не люблю… Я! Эту! Женщину! Обожаю! И боготворю!» — растягиваю рот в улыбке и застываю с омерзительным, как будто замерзшим, неживым оскалом.

— Ты любишь Нию.

— Не-е-е-ет! — отворачиваюсь от него, устремляю замыленный взгляд на выход из помещения, в дверном проеме которого, кажется, возвышается темная, почти иссиня-черная фигура.

Человек? Мужчина? Демон? Или ворон? Там кто-то есть? Кто-то смотрит, следит за нами? За победителя болеет, а проигравшему сочувствует? Кто это? Кто там есть?

— Ты любишь, Петр, — Егор присаживается на корточки и. опираясь подбородком на гарду сабли, рассматривает того, кого только что собственными руками играючи, виртуозно нокаутировал, расписав ему лицо. — Вот что такое любовь…

Снимаю шляпу. Каюсь. Преклоняюсь. Это сучий шах и мат… Он выиграл партию, а я бездарно проиграл. Но все же ни хрена не понимаю.

— … когда ее глаза плачут, твои руки убирают воду, — пошло улыбается, — прикрывают веки, смахивают крупные слезинки, растирают уголки и убирают закись, не раздирая слизистую.

— Что? — еле двигаю губами.

— Она твои глаза, а ты ее руки, Велихов.

— Что?

— Чтобы глаза не испускали влагу, руки укрывают их.

— Что?

Он тяжело вздыхает, вдруг резко поднимается, со скрипом распрямляется, вращает головой, разминая шею, а затем замахивается, желая зарубить меня игрушечным мечом:

— Хочу закончить…