Gelato… Со вкусом шоколада

У Бу только на этот совсем неалкогольный букет нет аллергии, зато от шоколада и любимого джелато жене пришлось отказаться до некоторого времени. Детская диета не позволяет Нии вкушать такие сладкие деликатесы.

— Держи! — прижимаю рукой бокал, который покоится в ее ладони. — Они скоро уедут. Потерпи, щенок!

— Все хорошо! — повернув голову, мягко произносит.

— За вас, дети! За вашу крепкую семью. За Антонию, маленького бойца и стойкого солдатика, которой любое дело по плечу. За Петра, за моего сына, которому чертовски, — на этом слове батя осекается и схлестывается взглядом с Сержем, который уверенным кивком что-то там любезно подтверждает, — повезло взять в жены твою дочь, Смирнов. За мою Валюшу, за сильную малышку, за крепкую человеческую единицу, за надежду, опору и отраду родителей, которым, чего уж тут, она сделала большущее одолжение, появившись в нужный час, разбавив их сплоченный коллектив. Спорим…

— Нет! — не сговариваясь, одновременно голосим с женой.

— Тихо-тихо! — Сергей приземляет нас простым движением руки, трамбующей к траве, воде и камням. — Продолжай, Гришаня, я готов принять вызов! На что и как желаешь спорить? Тост еще не все, я так понимаю?

— Спорим, что у детей все будет хорошо?

— Простовато, не находишь? — хмыкает Смирнов.

— Как посмотреть, — смеется Женя.

— На что-то намекаешь, женщина? — Сергей подмигивает жене.

— Ты ведь научный человек, Серый, — он быстренько подкатывает глаза, а Женя настырно продолжает, — знаешь же, что все отчеты о проделанной работе утверждаются с пометкой «признать удовлетворительным»? Так вот…

— Не усложняй, чикуита!

— Так вот… — Смирнова направляет к центру свой бокал и продолжает, — «все хорошо» — это высшая оценка! Поэтому я присоединюсь, пожалуй, Гриша! Спорим, что все будет хорошо?

— А я за это просто выпью! — Сергей по очереди прикасается своей посудой к стеклотаре окружающих его, а ко мне подходит и пристально всматривается в глаза. — Береги семью, Велихов! И не обижайся на меня…

— За что? — не отвожу от слегка уставшего Сергея взгляда.

— За Буратино, например. За «деревянный мальчик», за Пиноккио, за Петруччио, наконец.

Родня хохочет, улюлюкает, что-то там считает даже, а мы целуемся с женой всем на потеху, а кое-кому, по всем определенным признакам, на нескрываемую зависть! Отцы уж слишком плотоядно улыбаются, зато подозрительно притихшие мамы прячут взгляд и усиленно делают вид, что ничего не понимают, и вообще, это их никак не задевает и абсолютно не касается…

— Я тебя люблю, — шепчет Ния, прижавшись своей спиной к моей груди и животу.

— Мы в первый раз с ней разлучаемся, — всматриваюсь в размытые силуэты родителей, забирающихся в машину.

Отец придерживает заднюю дверь и ждет, пока безопасное место займет мама, у которой на груди в специальном коконе, сумке-кенгуру, раскачивается, как смешная кукла, моя дочь.

— Это тяжело, — всхлипывает Туз

— Не плачь, не плачь. Все будет хорошо.

Уверен! Это ведь Велиховы — Наталья и Григорий, мои родители, дорогие люди, те, кто всегда поддержат и придут на помощь.

— Мы не будем видеть ее два дня, — продолжает Ния.

— Я знаю…

Знаю, черт возьми! Ей пять месяцев, а при прощании она не проронила ни одной слезинки, но очень внимательно изучала, как будто запоминала, наши лица и протягивала ручки, прикасаясь к нам, когда мы наклонялись для того, чтобы пожелать ей счастья, здоровья, благополучия и счастливой дороги.

— Идем! — тяну Антонию к нам в комнату.

— Зачем?

— В игру сыграем, — выставляю упирающуюся перед собой и подталкиваю в нужном направлении, неглубоко тараня пахом.

— Совсем без этого не можешь? — заведя за спину руки, жена почти с остервенением сжимает мой куцый зад.

— Ай! — наигранно скулю, подпрыгиваю и строю пацаненка-недотрогу.

— Сейчас я разберусь с тобой, Петруччио! ТибО! — верещит жена, заметив электронного щенка, двигающего лапами по подушке. — Велиховчик?

— М? — провожу носом по жиле, выступившей от напряжения на женской шее.

— С этим нужно что-то делать, — мельком замечаю, как она, выставив вперед свой указательный пальчик, сверлит ноготком кислотно-голубые пиксельные глаза беспокоящей ее игрушки.

— Предлагаешь этого дружка сдать в городской приют?

— Предлагаю заняться его воспитанием. Что за программа у него в мозгах?

— Хочешь новую прошивку? — спускаюсь на ключицу, укладывая руки, как ковши, на Тонькины груди. — Хороши яблочки!

— Нравятся?

— Без вопросов, милая!

«Милая!» — так говорит отец, когда разговаривает с моей мамой, а я всего лишь прописную истину за старшим попугаем повторяю.

— Как насчет живой игрушки?

— М? — отрываюсь на одно мгновение.

— Вон, смотри, — жена кивает в угол комнаты, в котором я замечаю огромную корзину, не наблюдающуюся за те часы, которые мы здесь с Тоней и Бу-Бушкой до этого момента провели.

— Это еще что? — ослабляю хватку и объятия, но удерживаю жену за руку.

— Это…

Тяжело поверить, но стопроцентно можно:

«Охренеть!».

— Лючи? — растягиваю рот блаженной улыбкой.

— Лючи? — жена повторяет мой вопрос.

— Помнишь…

— Конечно. То есть это…

— Австралийская овчарка! Кто принес?