Гелий-3

Норберт захрипел, втягивая воздух и слушая отсчет, а потом в буквальном смысле его выплюнул. А потом еще раз. В течение нескончаемых секунд он был занят исключительно дыханием — вбиванием воздуха с отчаянным тявкающим звуком в легкие, а затем извержением его наружу. Все, помимо кабины, превратилось в серо-белый размазанный вихрь.

Ему казалось, будто этому не будет конца, но визг центрифуги наконец стал ниже тоном, и раздавливавший Норберта баллон начал терять воду, становясь все легче.

А потом все стало как обычно, и оказалось, что чудеснее быть не может.

— Как вы себя чувствуете?

— Лицо и ноги онемели. И голова кружится.

— Это нормально. Пошевелите челюстью и пальцами. Видите хорошо?

— Теперь да. Немного потемнело в глазах, но прошло.

— Можем продолжать?

— Так точно!

Где-то вдали кто-то крикнул: «Браво, блин! Молодец!» и «Справишься!»

— Хорошо, попробуем пять «же» в течение трех минут.

Норберт уже знал, чего ждать, но на этот раз оказалось хуже. Его придавливал уже не баллон с водой, но маленький слоненок. Дыхание требовало отчаянных усилий, диафрагма начинала болеть, возглас «хиик!», которого требовал оператор, превратился в хриплые неразборчивые вопли. Он чувствовал, как его лицо растекается во все стороны, словно расплавленный воск.

Когда центрифуга наконец замедлила ход, ему казалось, будто он превратился в мешок из отдельных частей. Отдышавшись, он прополоскал пересохшие рот и горло водой из фляги, чувствуя, как темнеет край поля зрения. Темнота постепенно отступала вместе с писком в ушах, перед глазами кружились серебристые искорки. Он приходил в себя несколько минут, словно столкнувшийся со стеной бык.

Оператор объявил «семь „же“ в течение пяти минут», и в зале наступила глухая тишина. Норберт с трудом выдавил: «Ладно, начинаем!», и тут же раздались крики и овации, так что элегантный руководитель вынужден был сказать: «Ну, ну, господа!»

Сперва все было как в первый раз, потом как во второй, а затем начался кошмар. Пока он еще способен был видеть, линия на экране за три секунды поднялась до уровня в семь «же», после чего продолжила чудовищно медленно двигаться вперед. Слоненка сменила его мамаша, каждый вдох напоминал судорожный глоток воздуха, а выдох — надувание тракторной шины. Со всех сторон в поле зрения наползало темное пятно, сквозь писк в ушах едва пробивалось: «Вдох! Три, два, один! Четыре минуты!» Он порадовался, что перед самым испытанием сходил в туалет, и вспомнил про красную кнопку, но казалось, будто он не в состоянии шевельнуть прилипшими к подлокотнику пальцами. Внезапно он вдруг подумал, что даже богатые пенсионеры как-то справляются, и упрямо поставил себе задачу выдержать до конца. Слышалось также, как хором отсчитывают минуты зрители, и Норберт решил показать несносной Фосе и Птакеру, чего он на самом деле стоит, вырвавшись из роли штатского размазни. Сперва они отсчитывали каждую минуту, потом по десять нескончаемых секунд, когда он с визгом втягивал ртом воздух, словно рожая. Последнего ежесекундного отсчета, словно перед наступлением Нового года, смешанного с криками «Справишься!», аплодисментами и скандированием его имени, он уже почти не слышал — мир потонул в писке и мохнатой темноте. Очнувшись несколько мгновений спустя под затихающий шум двигателей, Норберт начал слышать шум воздуха каждый раз, когда кабина проносилась мимо стоявшего за барьером техника. Торможение увлекло Норберта вперед, натягивая ремни. Кабина подъехала к помосту, щелкнули засовы люка. Он попытался расстегнуть ремни, но не мог попасть пальцами на застежки. Центрифуга остановилась у лесенки, но вся кабина и техник продолжали вращаться. Тот помог ему встать и вывел на ступеньки, ноги на которых, казалось, сгибались в совершенно неподходящие стороны.

Его свели вниз, где он несколько мгновений стоял, ничего не соображая и держась за поручень. А потом он согнулся пополам, и его стошнило.

Водой.

В пластиковое ведро, которое кто-то предусмотрительно поставил возле лесенки.

Норберт стоял на коленях, опираясь одной рукой о пол, а другой судорожно вцепившись в лесенку, иначе он просто свалился бы набок. Худшее в любом случае было позади, так что он решил любой ценой держать марку. Он тщательно прополоскал рот водой из фляги, сплевывая в ведро, а затем с трудом встал и, шатаясь как пьяный, поднялся в зал управления.

Наверху его встретили хоровыми овациями и похлопываниями по спине, после чего ему велели повернуться, и каждый из членов команды дал ему пинка под зад. Норберт понял, что это какой-то ритуал, и лишь улыбнулся, хотя пинки были вовсе не символическими. Под конец Фоса внезапно взяла его лицо в ладони и поцеловала в губы, под дикие вопли остальных. Поцелуй был вовсе не платонический — Норберт ощутил ее язык и ответил на ласку, обняв девушку.

Румыны за пультами наблюдали за ними с каменными лицами.