Гэм

– Отчего вы ждете меня? – спросила Гэм.

– Впереди у нас долгий путь…

– Разве не лучше было продолжить его в одиночку?

– Вы боитесь?

Гэм простодушно улыбнулась.

– Я боюсь за вас.

– Как гуманно, – сказал Лавалетт.

– Но ведь мое присутствие будет для вас помехой…

– Вовсе нет.

– Вы не так поняли. Я имею в виду, не помешает ли это свободе вашего передвижения?

– Вы нынче говорите до ужаса символично… – усмехнулся Лавалетт.

– Это нечаянно.

– Тем хуже.

– Вы могли бы уже быть в Малакке…

– Ну и что.

– Могли бы сесть на пароход.

– Если хотите знать, любой английский чиновник вправе задержать меня, а половина здешних англичан прекрасно со мной знакома. Мало того, властям дано указание проверять паспорта у всех европейцев, как в портах, так и на вокзалах; меня ищут, мой словесный портрет разослан телеграфом повсюду, вплоть до Джорджтауна, вдобавок в это время года в стране очень немного приезжих европейцев, и, наконец, я должен через Сиам вернуться в Колумбию.

– Это не ответ.

– Ладно, отвечу, чтобы вы успокоились. – Он скривил губы. – Да, я пропустил пароход, который специально ждал меня на рейде. И скажу откровенно, я не пропустил бы его, если б был один.

Гэм удивленно посмотрела на него.

– Прошу вас, – взмолился Лавалетт, – не спешите торжествовать. Я готов признать, что из-за вас я не уехал той же ночью. Как раз тогда наши с вами отношения казались слишком уж запутанными, чтобы я мог уехать. Сперва нужно было привести их в порядок, я ведь уже сказал вам: впереди у нас долгий путь, – и я хотел быть полностью в вас уверенным. Неожиданностью оказался лишь результат моего каприза с переводом денег мексиканцу: они пришли слишком рано. Это изменило мои прикидки – я намеренно говорю «прикидки», потому что до планов им было еще далеко… и я скорректировал их по обстановке.

– Вы как будто бы не уверены во мне…

– Логичность, с какой вы продолжаете разговор, достойна всяческих похвал. Я не был в вас уверен, но уверены ли вы, что это не ваша вина? К некоторым вещам достаточно лишь слегка прикоснуться, и они тотчас занимают надлежащее место; другие необходимо ухватить покрепче и поставить куда надо.

Лицо Гэм просветлело.

– Вы озабочены в первую очередь тем, чтобы я правильно вас поняла…

– Без сомнения, иначе я не стал бы так долго объясняться. Хотя две минуты назад я был совершенно беззаботен. Вы настоятельно требовали ответа, и я дал вам этот ответ – для вашего успокоения, как я особо подчеркнул. Я изложил вам все причины, которые вы наверняка истолкуете совершенно неправильно – да и любая женщина с радостью истолкует их неправильно – и о которых я все же не стал умалчивать… Очень мило с вашей стороны – предположить, будто вы оказываете на меня влияние, способное стеснить свободу моих решений, однако же, мадам, если такое влияние и существовало – а оно вправду существовало, – то было оно, увы, не более чем капризом и… – погодите, пожалуйста, с вашей репликой – итогом трезвых раздумий. Сделкой, если угодно.

– Зачем такие сильные выражения?..

– Чтобы вы сразу поняли меня правильно. Вы женщина незаурядная… так стоило ли лишать себя напряженности отношений, которые могли бы, – он поклонился почти чопорно, – подарить нам несколько увлекательных недель? Такого мне вовсе не хотелось.

– Вы говорите то же самое, только другими словами…

– Так кажется на первый взгляд. Нужно разбираться в нюансах, даже если они щекотливы.

– Любой нюанс – слегка измененная окраска основного тона.

– Отлично. Основной тон – настоящее время, тема – мгновение, герои – на час… К вашему успокоению: вы – на какой-то час…

– Софизмы…

– А что на свете не софизмы? Возможно ли вообще быть серьезным? Если хоть раз видел мир в полудреме… на грани сна и яви… на этом зыбком рубеже, видел с той, другой стороны, то, желая подступить к этому миру серьезно, непременно испытываешь какое-то диковинное чувство. Ох уж эти философы, они так презирают софистов и, выискивая причины, даже поесть забывают… А мы, счастливые софисты, мы хотим есть… всеми органами чувств ощущать мучнистую мякоть золотистых бананов, красные клешни омаров из ресторана «Палас» в Сингапуре и бледно-желтые ломтики спелых ананасов, а обезьяны пускай сбрасывают нам кокосовые орехи и сидят вокруг, словно этакие первобытные зрители, словно призывая не думать о прошедшем… словно предостерегая: не стоит слишком долго размышлять о метаморфозах… О божественный голод! Ведь иначе мы по сей день не слезли бы с деревьев… Голод, вечный голод. – Лавалетт принялся ломать клешни омара, не желая предоставить это никому другому, а Гэм с увлечением чистила бананы и ананас.