Геморрой, или Двучлен Ньютона

– Что?! Какое на хрен удовольствие?! – заорал он и еще полминуты поливал меня дерьмом. Когда он наконец заткнулся, я сказал:

– Именно на такую реакцию я и рассчитывал. Подождите, я вас слушал, теперь послушайте вы. Хоть раз послушайте профессионала. Черт побери, этот профессионал посадил вас туда, где вы сидите!

Кажется, я тоже орал. Не видя его хари, это оказалось вполне возможным.

– Что ты имеешь в виду? – почти растерянно спросил он. Я понимал, что его вопрос относится к слову «посадил». Но у меня было тактическое и теоретическое преимущество – опыт реакции на Степкино «Что ты имеешь в виду?». И я использовал свой главный пиар-постулат – «плюсизация минусов». То есть юзнуть с пользой то, что въюзили тебе в… в минус. Посему вместо ответа на вопрос, который, по замыслу «козла», он задал мне, я, пользуясь неконкретностью самого вопроса «Что ты имеешь в виду?», наполнил его тем содержанием, которое мне было нужно. А именно – перевел разговор в плоскость конкретного сценария.

– Я имел в виду, что если даже вы – заказчик – так бурно реагируете на картинку, то какая же буря поднимется в обществе после просмотра клипа?!

– На хрена мне такая буря? Мало меня дрючат всякие недоумки, так и мои собственные – туда же.

Мне было плевать, что он считает меня недоумком, но напрасно он обозвал меня своей собственностью. Впрочем, с этим придется подождать, и потому я сказал напористо:

– Запустим ролик, подождем пика бури, со всеми воплями по поводу неполиткорректности, и только потом дадим ответ.

– Какой? – почти человеческим голосом поинтересовался он.

– Вы внимательно читали сценарий?

– Ну? – буркнул он.

– Так вот, в описании сказано, что на бэкграунде – аналогичные персонажи разных типажей. Это и есть наша фенечка – специально забэкграунднутая мной, чтобы особо ретивые не обратили на нее внимание и накинулись на нас. А мы бы потом сунули им в фейс эту картинку крупным планом: старички и старушки не только славянского, но и азиатского, кавказского и прочих типов.

– Но почему нельзя, чтобы священник был православным? – почти сдаваясь, спросил он.

– А почему нельзя, чтобы он был католиком? – ответил я. – Это не мой вопрос вам, это и есть наш ответ тем, кто задаст нам этот вопрос. Это наш удар – удар по их неполиткорректности, мол, нельзя в такой многоконфессиональной стране, как наша, всегда ставить акцент на титульной конфессии.

– На хрена нам это? – вздохнул козел.

– Послушайте, – вздохнул я в ответ, – вы же сами сказали, что вам нужна шумиха вокруг вашей благотворительности. Как, по-вашему, елейный, добрый ролик вызвал бы ее? Нет! Нет и еще раз нет! Никого не интересует добро в чистом виде! Если кого оно и интересует, то только в виде чистой прибыли. И не только в денежном эквиваленте! Это так, и никуда от этого не деться. Самое ценное в бочке пиар-меда – это…

– Ложка пиар-дегтя, – сказал он, и я не успел придержать сорвавшееся с языка: «Молодец!»

– Ну-ну, – хрюкнул он, – не перегибай… пиар-палку, а то она тоже о двух концах.

Я довольно хрюкнул в ответ и, подождав, пока он отключится, бросил трубку.

Я сделал два вывода. Первое: не такой уж он и козел. Даже креативит помаленьку. Второе – я ведь вывел печальный слоган нашего времени: «Добро интересует людей не в чистом виде, а в виде чистой прибыли».

Чтобы избавиться от вселенской грусти, я представил, какой разнос сейчас учиняется моему врагу-жополизу, и на душе потеплело. Впрочем, предаваться сенсорике времени не было, и я позвонил Степке, назначив ему встречу у себя дома в 12 ночи – для конспирации. Надо было продумать всю завтрашнюю операцию до мелочей.

* * *

Я был в таком шоке, что вместо того, чтобы думать об услышанном, думал о том, каким же влиянием обладает мой псевдоисповедник, если ему разрешили играть эту роль. Конечно, это могли быть просто деньги, но тогда – немалые. Был еще один вариант – священник был не псевдо-, а настоящий. Но думать так, даже мне – цинику и грешнику, – было невмоготу. Наверное, исход нашего диалога решило именно это неистребимое любопытство – знать всю правду и только правду, чтобы максимально ее извратить. Это профессиональное качество юристов и пиарщиков высшей категории, к которым без ложной скромности я себя и относил. И потому, выдержав небольшую паузу, я спросил:

– А если я не приму ваше предложение?

– Тогда ваши снимки появятся в сети, – ответил он.

– Ну что ж, пиар еще никому не мешал, – спокойно резюмировал я, – даже черный.

То ли он мне не поверил, то ли был сражен наповал. Во всяком случае, ответа я не услышал. Так ему и надо, шантажировать пиарщика пиаром – это ж какая некомпетентность! Из уважения к Деду, до сих пор утверждающему, что лежачего не бьют, я просто слегка напоследок пнул моего «тет-а-тетчика»:

– Я бы просил вас отпустить мне грехи, но, похоже, Господь не поймет нас. – С этими словами и вышел. Я даже не мог поинтересоваться в стиле Остапа Бендера: «Почем опиум для народа?» Пипл, пришедший на смену народу, хавал такой опиум, что Бендеру и не снилось.