Ген Атлантиды

5 августа 1917 года

Мы с Хеленой идем вдоль булыжного причала, наслаждаясь бризом с моря и слушая гудки пароходов, входящих в гавань и швартующихся в порту. Рядом с зубчатой громадой Гибралтарской скалы деревянные постройки порта кажутся миниатюрными, как кучка зубочисток. Я сую руки в карманы, и Хелена, пропустив свою ручку мне под локоть, прижимается поближе, подстраивая свои шаги под мою поступь. Я воспринимаю это как добрый знак. Мало-помалу вдоль улицы загораются огни, по мере того как лавочники восстают от своих сиест в испанском духе и возвращаются в предвкушении наплыва желающих отобедать и вечерних покупателей.

Каждый шаг вонзается мне в ногу ножом – вернее, такое ощущение вызывает у меня ходьба. Я чувствую, как на лбу у меня от тупой муки проступает испарина, но не осмеливаюсь поднять руку, чтобы утереть ее, из страха, что Хелена отпустит мой локоть.

Хелена останавливается. Она заметила.

– Патрик, вам больно?

– Нет, конечно, нет. – Я утираю лоб рукавом. – Просто не привык к жаре. Находясь в помещении под вентиляторами, так и не успел приспособиться. А ведь я к тому же вырос в Западной Вирджинии.

– В пещерах прохладнее, – кивает она в сторону скалы. – И там есть обезьяны. Вы их видели?

Я спрашиваю, не шутит ли она, и Хелена уверяет, что нет. Я говорю, что время до обеда у нас есть, и позволяю ей увлечь меня туда – главным образом потому, что она снова берет меня под руку, я готов идти хоть на край света.

Британский сержант персонально устраивает нам экскурсию вдоль вольер, где держат обезьян, глубоко в недрах пещеры Св. Михаила. Наши голоса раскатываются по пещере эхом. Этих обезьян называют магрибскими макаками, и они подобны макакам, только без хвоста. Очевидно, эти магрибские макаки в Гибралтаре – единственные во всей Европе приматы, живущие на воле. Ну, не считая людей, если верить теории эволюции, а я что-то в ней сомневаюсь.

Когда мы уже удаляемся, дабы отобедать, я спрашиваю Хелену, откуда ей известно об обезьянах.

– Больных обезьян лечат в британском военно-морском госпитале, – поясняет она.

– Вы шутите?

– Ничуть.

– А это безопасно? Лечить обезьян и людей в такой близости друг от друга?

– Полагаю, да. Не могу представить, какая болезнь может передаться от обезьян людям.

– А к чему утруждаться?

– Легенда гласит, что до тех пор, пока макаки живут в Гибралтаре, править им будут британцы.

– Ваш народ весьма суеверен.

– А может, мы лишь жаждем заботиться обо всех, до кого нам есть дело.

Некоторое время мы шагаем в молчании. Я гадаю, не представляюсь ли ей этаким домашним питомцем, подопечным или лицом, которому она нечто задолжала за спасение в госпитале.

Боль начинает ускользать из-под моего контроля, и Хелена без единого слова останавливается и, не выпуская моей руки, разворачивается вместе со мной снова лицом к скале и солнцу, садящемуся по ту сторону бухты.

– Есть еще одна легенда о скале. Греки говорят, что это один из Геркулесовых столбов, и туннели и пещеры под ней уходят глубоко в землю, вплоть до самых врат Гадеса.

– Врат преисподней.

– Вы считаете, что она там? – Хелена лукаво приподнимает брови.

– Нет, скорее сомневаюсь. Я практически уверен, что пекло находится в тысяче миль отсюда, в траншеях Западного фронта.

На лицо Хелены тенью ложится серьезность, и она опускает взор.

Она шутила, я пытался отпустить остроту, но лишь напомнил нам о войне, погубив настроение. Как же мне хочется вернуться назад и отыграть все заново!

Чуть просветлев, она тянет меня за рукав.

– Что ж, лично я рада, что вы далеко оттуда… и не вернетесь.

Я разеваю рот, но она не дает мне вставить слова, вероятно, в уповании не дать мне сказать что-нибудь чудовищное:

– Вы голодны?

Приносят вино, и я быстро выпиваю два бокала подряд, в качестве лекарства. Хелена выпивает полбокала – наверное, из вежливости. Мне бы хотелось, чтобы она выпила побольше – мне бы хотелось, чтобы эта маска сдвинулась хоть на миг и я мог бы постичь, что она думает, что чувствует.

Но приносят блюда, и мы оба обоняем их, и говорим, как аппетитно они выглядят.

– Хелена, я намеревался поговорить с вами кое о чем… – Выходит чересчур уж серьезно. Я чаял держаться небрежно, обезоружить ее.

Положив вилку, она жует крохотный кусочек, почти не двигая челюстью.

– Было очень любезно с вашей стороны приютить меня, – не унимаюсь я. – Не помню, говорил ли я вам «спасибо», но я вам искренне благодарен.

– Это не составило ни малейшего труда.

– Это составило уйму труда.

– Мне он был вовсе не в тягость.

– Тем не менее, полагаю, мне надо найти место для постоя, раз моя… реабилитация закончилась.

– Было бы осмотрительнее обождать. Ваша нога могла не вполне выздороветь. Доктор Карлайл сказал, что когда вы начнете ходить больше, возможны повторные травмы. – Она гоняет кусочки еды туда-сюда по тарелке.

– Нога меня не тревожит. Может пойти молва. Неженатые мужчина и женщина в одном доме…

– Люди всегда болтают. Молву не унять.

– Я бы не хотел, чтобы они болтали о вас. Я найду новое место постоя, а заодно и работу. Мне нужно привести дела в порядок.

– Казалось бы… разумнее… подождать, пока вы не узнаете, где будете работать, прежде чем принимать какие-либо меры.

– Это верно.

Хелена немного просветлела.

– Кстати, кое-кто хотел бы поговорить с вами насчет работы. Кое-кто из друзей моего отца.

К собственному огорчению, я не в состоянии скрыть гнев в голосе:

– Это вы попросили его найти мне работу!

– Нет, уверяю вас! Я понимала, что вы почувствовали бы, поступи я так, хоть мне этого и хотелось. Он позвонил мне с неделю назад, и они жаждали встретиться с вами. Я откладывала разговор, потому что не знала ваших намерений.

– Встреча с ними не повредит, – отзываюсь я. И более сугубой ошибки совершить не мог.