Ген подчинения

— Не могу я выпустить ее в таком состоянии! — сказал фельдшер. — Вы хоть инспектора спросите!

Волк у моих ног жалобно заскулил.

— Вот, даже собака со мной согласна!

В карету скорой помощи заглянул инспектор Дмитрий Николаевич Пастухов.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Анна, — сказал Василий Васильевич Мурчалов. — На ней использовали… ты знаешь что.

— Что ты знаешь что? — спросил фельдшер.

— Не твой уровень допуска, парень, — сказал Дмитрий Николаевич Пастухов. — Постой, она же нормальная была только что! Как это понимать?

— Если бы я знал! — сказал Василий Васильевич Мурчалов.

Он обратился ко мне:

— Анна, что с вами произошло?

Василий Васильевич Мурчалов не был Хозяйкой. Я не могла отвечать на его вопросы. Я молчала.

— Знаете что, барышня, как насчет выпить горячего чаю? — фельдшер положил руку мне на плечо.

— Я ведь и когтями могу, — сказал Василий Васильевич Мурчалов, глядя на фельдшера.

Тот убрал руку.

— Серьезно, парень, не твоего ума дела, — сказал Дмитрий Николаевич Пастухов. — Иди-ка, найди, где ямщик наш околачивается, барышню домой надо срочно. Считай, у нее редкая болезнь, а лекарство дома есть.

Фельдшер вышел.

Тогда Дмитрий Николаевич Пастухов сказал:

— Васька, стареешь. Оборотня даже не приметил.

— Боже мой! — Василий Васильевич Мурчалов свесил морду с моих колен. — В самом деле, оборотень! Эльдар Архипович, никак вы?

Эльдар Архипович Волков поднял голову и оскалился.

— Если я узнаю, что вы с ней что-то сделали… — начал говорить Василий Васильевич Мурчалов.

Дмитрий Николаевич Пастухов его перебил:

— Не кипеши, они вместе пытались оттуда выбраться. Похоже, она его спасала. Ничего, парень, — он обратился к Эльдару Архиповичу Волкову, — остаток полной луны можешь у меня перекантоваться. Скажу, что ты мой застенчивый племянник. Главное, на луну не вой.

Реакцию Эльдара Архиповича Волкова мне не было ни видно, ни слышно.

Дальше мы ехали. Долго. Я запоминала маршрут. Мне хотелось пить и спать, но приказа не было. Я сидела. Василий Васильевич Мурчалов лежал у меня на коленях, иногда вставал на задние лапы и принимался вылизывать мои щеки.

Мы остановились около дома номер шесть по улице Нарядной в Рубиновом конце — это дом, принадлежащий сыщику Мурчалову, где я номинально снимаю комнату. Плата, которую я вношу за постой, значительно меньше средней по улице.

— Вставайте, Аня, — сказал Василий Васильевич Мурчалов. — Пойдемте домой.

Он не был моей Хозяйкой и не имел права отдавать мне приказы. Я продолжала сидеть.

— Тяжелый случай, — сказал Дмитрий Николаевич Пастухов.

— Не такой тяжелый, — возразил Василий Васильевич Мурчалов. — Прохор с Антониной справятся.

Он выпрыгнул из кареты и направился в дом. Вскоре оттуда вместе с ним вышли двое: Прохор Прохорович Ивашкин и Антонина Кузьминична Майсурадзе, его личный камердинер (а также человек для особых поручений) и экономка.

Прохор Прохорович Ивашкин взял меня на руки, а Антонина шла спереди с фонарем. Сзади заскулил волк. Голос Дмитрия Николаевича Пастухова сказал:

— Не бойся, малец, с ней все будет в порядке. Мой друг с таким уже справлялся.

Меня внесли в дом, подняли по лестнице наверх и посадили на кровать.

— Антонина, достаньте ее брошку с топазом из секретера, пожалуйста, — сказал Василий Васильевич Мурчалов, снова вскочив мне на колени.

Атонина Кузьминична Майсурадзе молча сделала, как он просил.

— Прикрепите брошь к воротнику ее платья, так, чтобы касалась кожи.

Она сделала и это.

— Что теперь? — спросил Прохор Прохорович Ивашкин.

— Молиться, — ответил Василий Васильевич Мурчалов. — Единственный способ перебить контроль булавки — воспользоваться другой булавкой. Эта брошь сделана из того же сплава… собственно, с ее помощью Анечку когда-то контролировали. По моей просьбе ее перенастроили так, что «хозяином» этой броши стала сама Анна. Поэтому теперь, когда брошь коснется ее кожи, она вновь должна начать сама себя контролировать… Но я не знаю, сколько времени займет повторная перенастройка! Я читал, иногда генмоды не выдерживают нескольких перенастроек подряд.

— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас! — сказала Антонина Кузьминична Майсурадзе. — Так зачем вы, Василий Васильевич, сейчас начали бы?! Подождали, пока она в себя придет!

— Потому что она не придет в себя! Она сейчас без приказа ничего не может сделать — ни есть, ни спать, ни до ветру сходить! Она может умереть в любую секунду, не сказав нам, что с ней что-то не так!

В голосе шефа звучала настоящая боль, почти истерика. На моей памяти он никогда так не говорил.

И подумать только, моя любимая брошка…

Я задохнулась, руки мои рефлекторно сжались на шерсти шефа.

— Анечка! — воскликнул он, взволнованно вставая на задние лапы и кладя передние мне на плечи.

Я разрыдалась.

— Пойду принесу чаю, — сказала Антонина. Голос ее дрожал, и даже сквозь слезы я понимала, что ей надо уйти, собраться с чувствами.

Выходит, она тоже знала, что я генмод?! Все знали, кроме меня?!

— А я пойду приготовлю вам ванну, — сказал Прохор. — Хотите, как в детстве, с разноцветной пеной?