ГенАцид

Катька положила трубку и окинула взглядом комнату. Но пачка с номерами как испарилась. На полке ничего не лежало, в углу, куда они обычно складывали всякую невостребованную корреспонденцию, тоже. Может, Танька переложила. Или Громиха. Катька позвонила сначала Таньке, но та побожилась, что ничего не трогала и не перекладывала. «Странно, – подумала Катька, – целая кипа, и как корова языком». Затем она набрала Громиху. Та недовольно поворчала, а потом сказала, что, мол, да, была пачка, но ее почти сразу же после собрания в клубе забрал Черепицын. «А куда? И зачем?» – спросила Катька. На это Громиха сказала, что понятия не имеет и вообще, у Катьки что, других дел нету? Катька тут же перезвонила Антону и рассказала про Черепицына.

Антон хмыкнул, извинился за причиненные хлопоты и сказал, что в отделение позвонит сам. Катька попрощалась и повесила трубку – у нее голова была забита совсем другим.

Надо было думать, как поступить с письмом. Да и извещения для сбора в клубе надо было садиться писать.

18

Тем временем у Пахомова отсутствие спецвыпуска на почте вызвало какое-то неприятное сосущее ощущение. Говоря по-русски, где-то под ложечкой, хотя никто толком не знает, где эта ложечка и есть ли, например, где-то рядом вилочка или, скажем, ножичек. Но сосало именно там. Особой интуицией Антон не отличался, но сейчас вдруг почувствовал приближение чего-то нехорошего, чего-то большого и неотвратимого. Прошлой ночью ему приснился странный сон, который он с утра забыл и только сейчас, как это часто бывает, с опозданием вспомнил. Будто идет он по главной улице Больших Ущер, а именно улице Ленина, и вокруг ночь. Фонари вдоль дороги горят неярко и создают знакомый каждому эффект: когда проходишь мимо одного, твоя тень, вытянувшись в длинную кишку, бежит впереди тебя, но по мере отдаления от фонарного столба она постепенно укорачивается, скукоживается, бледнеет и исчезает. А затем за спиной растет новая. И вот проходит Антон мимо очередного фонаря, и от света за спиной тень его, длинная и нескладная, расстилается перед ним на дороге. Но вот близится новый фонарь, а тень все такая же длинная, по-прежнему бежит впереди Антона. А сзади ничего не вырастает. Тогда Антон прибавляет шаг, но тень никак не желает укорачиваться. Тогда Антон переходит на бег, а она все так же маячит перед ним. Он оборачивается, но за ним нет уже ни фонарей, ни лампочек, только колючая зимняя темнота. И впереди уже нет ничего. И тогда его охватывает дикое, необъяснимое чувство ужаса. Он задыхается. Холодный воздух щиплет легкие. А вокруг никого. Только тень его по-прежнему маячит впереди. А он все бежит и бежит, и никак ему ее не догнать.

И вот уже почти обессиленный, останавливается он, чтоб перевести дух, а тут Нина навстречу идет. Подходит к нему и говорит: «Ну что ты, Тоша, весь расхристанный такой? Ты бы застегнулся, холодно же». И видит Антон, что пальто его новое нараспашку и рубашка расстегнута и давно навыпуск болтается. Стал он застегиваться, запахиваться. А Нина стоит в стороне и не помогает, как она обычно делает. Он тогда идет к ней, а она ему: «Да нет, Тош. Тебе бежать надо. Далеко бежать. А у меня дел еще много. Ты беги». И уходит в темноту. Антон кричит ей что-то и вроде даже плакать начинает, но она не возвращается.

Так и стоит он в темноте. Один. Ни Нины, ни фонарей. Только тень его по-прежнему с ним – стелется по земле и уходит далеко вперед, так что и конца ее не видать. На этом месте и проснулся Антон. Чувствует, что все лицо мокрое от слез, а почему, уже не помнит. Часы тикают. Рядом Нина тихо сопит.

Потом он заснул снова, но безо всяких сновидений. А с утра и не помнил ничего. Но сейчас, как сказала ему Катька про пропавший спецвыпуск, так весь сон тот у него перед глазами и встал.

«Значит, и вправду уезжать надо, – подумал Антон. – Все. Засиделся я тут. Если такие сны уже пошли, значит, не туда жизнь моя свернула. Надо обратно на дорогу выворачивать».

Но сны снами, а дела делами. Тем более засел у него этот спецвыпуск в голове, хоть ты тресни. Антон позвонил в отделение. Не совсем трезвый голос Черепицына, такой знакомый и человеческий, вернул Пахомова на землю. Но на вопрос о спецвыпуске сержант только запутал дело, сказав, что да, газеты с почты забрал, но не сам по себе, а так ему майор приказал, а зачем да почему, это пускай Пахомов сам у Бузунько выясняет. «Он злой как черт из-за всей этой вашей литературной нервотрепки, я к нему и соваться не буду, извини», – сказал Черепицын и повесил трубку. «Очень интересно, – подумал Антон, – „вашей нервотрепки", как будто я ее придумал от нечего делать». Но уже вошел в какой-то озлобленный раж и набрал кабинет Бузунько. Майор был на месте.

– Майор Бузунько слушает.

– Петр Михайлович, это Антон Пахомов беспокоит.

– Слушаю.