Вопреки некоторым интерпретациям, Гиллиган связывает отличия в этическом мышлении с воспитанием и жизненным опытом, а не с биологией. Кроме того, если Виржиния Хелд (Virginia Held) (Held, 1994) определяет связь между «матерью, или материнским индивидом» и ребенком как источник морального мышления, она не считает, что этот индивид обязательно должен быть женщиной. Далее Сара Раддик (Sarah Ruddick, 1990) утверждает, что «материнское мышление», базирующееся на «защищающей любви» и решении конфликтов, является продуктом опыта отношений матери и ее маленького ребенка, которые могут и должны быть приобретены мужчинами. Утверждая, что формы использования времени, традиционно ассоциированные с женщинами, приводят к позитивным моральным качествам, эти авторы усилили вес более общих аргументов в пользу включения и поощрения мужчин к принятию обязанностей по уходу.
Какие женщины, какая женщина?
В соответствии с наиболее распространенной в феминистской теории точкой зрения и «этикой заботы», мужчины и женщины — это легко распознаваемые и взаимно исключающие группы. Женщины, в таком случае, всегда находятся в менее благоприятных условиях, чем мужчины, и поэтому имеют коллективный интерес в осознании и борьбе с гендерным неравенством. Тем не мене, важно не забывать, что далеко не все женщины — это матери или сиделки, и то, что всегда присутствует ряд социальных и физических отличий среди женщин, включая классовую и расовую принадлежность, возраст, семейное положение и сексуальную ориентацию. Вот почему смысл и опыт быть женщиной очень изменчив. Даже женщины, имеющие схожий статус и жизненный опыт, разделяющие общие подходы, переживают конфликт интересов, как, например, так называемые «материнские войны» в США между женщинами, принадлежащими к среднему классу, кто хочет сделать карьеру, и теми из них, кто посвящает все свое время заботе о детях (Buxton, 1998; Boyd, 2002). Часто эти различия усиливаются другими социальными отличиями; несомненно, прежде чем прийти к общему пониманию своих интересов, женщины часто «объединяются вместе как домохозяйки и незамужние девушки, работодатели и работницы, и в пределах других разделений привилегий и возможностей» (Ehrenreich and Hochschild, 2003a, p. 11).
Как настойчиво утверждают многие «черные» феминистки, предположение, что женщины разделяют общие интересы и опыт, — это не просто неточно, это также способ поддержания привилегированной точки зрения западных «белых» женщин из среднего класса. Эти представительницы своего класса и положения часто ставят знак равности между своими проблемами и приоритетами и проблемами и приоритетами всего женского пола. Они пропагандируют идею «сестринской общности», игнорирующую их собственные преимущества и замалчивающую существование «других» женщин (критический обзор этого утверждения, см.: King, 1988; Lieu, 1994; West and Fenstermaker, 1996; Aziz, 1997). Напротив, современный «черный» феминизм развивает более усложненный подход к функционированию гендерной, расовой и классовой принадлежности как динамической взаимосвязанной системы угнетения, ни одна составляющая которой не может быть понята в отрыве от других. Такой анализ показывает, что все люди существуют в матрице угнетения и привилегий. Поэтому опыт быть женщиной или мужчиной качественно отличается и зависит от принадлежности такого человека к определенному классу, этнической группе. Также опыт гендерной идентичности меняется в зависимости от классовой или расовой принадлежности человека (см.: широкий корпус текстов, например: King, 1988; Collins, 1990; Crenshaw, 1998). Соединив эту идею с указанной ранее теорией положения, получим: так как они «занимают худшую позицию в серии дихотомий», «черные» женщины, в принципе, имеют более четкие представления о многогранной и блокирующей природе классов, расы и гендера (Collins, 1990, p. 70). Как утверждает эта «черная» американская феминистка, это также указывает и на другие способы угнетения, базирующиеся на возрасте, физических возможностях или сексуальной ориентации, и на необходимость понимания их всех как части единого целого.