Гендер в советском неофициальном искусстве

ФИ: Нет, в них я этого не вижу. Из авангарда я, конечно, сразу представляю себе Малевича, так как он всегда был моим кумиром. Я видел созвучность своих переживаний его метафоре «белого ничто» и в его работе не вижу ничего такого, что нарушало бы этику. Он, бесспорно, был комиссаром, стоял в своем сознании высоко в космосе, на какой-то подставке, даже не летал, а именно стоял, было что-то, что связывало его с Землей, он не крутился, как космонавт, а имел основания здесь, но видел себя «земшарцем». Тут важно даже не это. То, что он писал в своих текстах, обладает удивительной способностью интуиции, у него, мне кажется, была феноменальная интуиция, но некая рассудочность в искусстве доводила его до каких-то странных соображений, например, сжигать прежнее искусство или сбрасывать кого-то с корабля современности. Но ведь у Рубенса столько прекрасного, зачем же это сжигать? Малевичевский пафос был таких масштабов, но, к чести его нужно сказать, что и с самим собой он предполагал такое же действие в будущем. Жизнь же не развивается только в авангардной составляющей, а он думал, что теперь вечно будет авангард… Вообще Малевич был очень герметичной фигурой. Хотя его последние работы – архитектоны, сложные и избыточные, вопреки его же принципу экономии, были уже абсолютно пустыми, в них не было веса, смысла, была только чистая форма. Поздние фигуративные работы – попытка декоративности, которая выглядит как сдача позиций. Это означает, что вечно двигаться вперед, по восходящей,невозможно. Знаете, как у нас коммунизм строили – по вечной восходящей, а ведь так никогда не получается. Конечно, в Малевиче можно видеть прообраз этого коммунистического прекрасного, хотя он был больше комиссаром, чем коммунистом. Сталин распознал в нем соперника и утвердил собственную позицию – ведь авангардистом должен быть только один человек – он сам. Как ни парадоксально, это позволило нам теперешним сострадать самим авангардистам, скинутым с того же корабля современности. Но само время было интересно этими коллизиями, страстными клубками чувств, впечатлений, концепций. Ткань человеческого присутствия создавалась романтиками. Это время ушло, и сегодня человеку нужно находить новые опоры в настоящем, а не в будущем и не в прошлом. Малевич был скорее футуристом, он думал о будущем, а оказалось, что в качестве художника он лучше справляется с тем, что называется бытие, а он претендовал на то, чтобы с ним справиться. В «Черном квадрате» я вижу как раз феноменальную метафору того, что будущее неразличимо. Малевич как будто говорит – смотрите в будущее вместе со мной, но не увидите там ничего, кроме темноты. Сколько ни упирайся, сколько ни вглядывайся, ничего не увидишь, потому что черное это по определению то, что скрыто. Не обязательно мрачное, но именно закрытое. И Малевич увидел это как художник. Это не мажорно и не минорно, это реально. Потому что с того времени, как «Черный квадрат» появился, у человечества долгое время будет стоять экран черного квадрата между нами и будущим. Если мы хотим смотреть в будущее и различать там что-то, обязательно будет появляться этот черный экран, и мы упремся в него вновь. В этом его интуитивная человеческая гениальность, которая смогла реализоваться только с помощью искусства. Так как только искусство может сообщать действительно важные сущностные проблемы для человека. Культура же, которая описывает их вербально, – способна к этому в меньшей степени, потому что она всегда ретроспективна. Она может судить только о том, что уже свершилось, случилось. Без непредсказуемого и непредрешимого момента, никто же не знал, что будет супрематизм, культура не могла это предсказать. Я эту разницу между искусством и культурой очень хорошо вижу. Малевич не был художником будущего, он был художником настоящего, просто мы все здорово отставали от настоящего и все мы живем, благодаря культуре в прошлом, в том порядке, который культура создала. А настоящее увидеть тяжело, для этого нужны сильные анализаторы. Если удастся создать метафоры, то именно благодаря им культура сможет двигаться дальше. Но будущее нам видеть не дано.

ОА: У вас очень четкая позиция. Она, очевидно, вырабатывалась много лет. Анализируя вашу речь, я могу предположить, что вы противопоставляете речь внутренней выработке этих концепций с помощью метафоры. Можно ли сказать, что искусство – это первичная живая речь, а запись – это вторичность и культура? И ведете ли вы какие-то записи того, что формулируете в процессе жизни?