Генерал Абакумов. Палач или жертва?

С Евсеем после войны мы общались очень близко. Он был уникальной личностью. В начале войны он был командиром разведки 150-й танковой дивизии. Это был единственный в Красной Армии человек, который будучи в звании капитана, удостоился в июле 1941 года личного упоминания в немецкой листовке, сбрасываемой на позиции наших войск. Одно дело, — когда генералов в листовках упоминали, но тут — всего лишь простой капитан. Я видел эти листовки, текст следующий: "Гоните своего жида-капитана в тыл, иначе вас всех уничтожим и в плен брать не будем". Исключительной смелости был человек. В конце войны Евсей Вайнруб был командиром 219-й танковой бригады 1-го мехкорпуса. Бригаду придали стрелковой дивизии из 47-й Армии, для поддержки пехотной атаки. Вайнруб ждал приказа на атаку, но его не было. Запрашивали по рации штаб дивизии, — ответа не последовало. Двинул он свою бригаду вперед, но было поздно. Немцы уже успели накрыть наступающую пехоту плотным огнем и перешли в контратаку. Наше наступление захлебнулось. Вайнруба вызвали в штаб дивизии. Комдив, с трудом сдерживая гнев, спросил его: «Подполковник, почему ваши танки не поддержали пехоту?!» Евсей ответил: «Сигнала в атаку я не получал».

Генерал развернулся к начальнику штаба дивизии: «Вы сигнал комбригу подавали?»

"Так точно, — ответил начштаба. — Сигнал передан несколько раз, но комбриг на него не отреагировал". Генерал начал орать на Евсея: "Из-за вас полегла половина дивизии! Арестовать!". Из сумрака блиндажа шагнул майор начальник особого отдела дивизии и: "Сдать оружие!". Несколько часов продержали в землянке особиста, он вел протокол допроса, но Вайнруб не видел, что записывает майор, протокол на подпись ему не давали. Майор-особист вышел, вернулся через некоторое время: "Встать! — рявкнул он. — За проявленную трусость при выполнении боевой задачи военным трибуналом 47-й Армии вы приговорены к расстрелу!". Вайнруб опешил: "Какой, к черту, трибунал?! Разве уже было его заседание? Вы что человека заочно к расстрелу приговариваете?!". Майор, не давая опомниться, приказал своему помощнику лейтенанту: "Снять с него знаки различия и правительственные награды!". Посадили Евсея в "полуторку" между двумя конвоирами и повезли по полевой дороге. Остановились у стога сена. Лейтенант построил своих солдат в шеренгу: "Заряжай!". Щелкнули ружейные затворы. Вайнруб понял со всей безысходностью — это смерть, и попросил "особиста": "Лейтенант, дай закурить". Особист поколебавшись разрешил, но через пару затяжек бросил: "Ну, хватит! Перед смертью не надышишься!". А дальше было как в кино. На дороге показалась машина. Комбриг сказал: "Лейтенант, посмотри…" Тот лениво повернул голову: "Ну, положим "виллис" едет, но тебе-то что?" "Да к нам он едет! К нам!" Скрипнули тормоза, из машины выскочил майор: "Отставить расстрел!" Спас Вайнруба начальник политотдела бригады Космачев. Узнав об аресте комбрига, он бросился к радисту командирского танка. Тот показал: сигнала на атаку не было. Захватив журнал радиопереговоров, Космачев помчался к командиру дивизии, от него — к командарму…

Вот и стоял боевой офицер Вайнруб, и плакал… Что легче пережить: пойти в смертельный бой или изведать торжество чужой подлости?…

Комкор Кривошеин обратился лично к командарму, требуя наказать "особистов", но…»

Не менее интересен рассказ и Ефима Наумовича Бильдера: «Они разные попадались. У нас в 49-й Артиллерийской Дивизии был "особист", бывший школьный учитель, "миляга-парень". К нам пришел с орденом Ленина на гимнастерке. Так он, нашего начпрода Слуцкого, за простой анекдот под трибунал подвел… "Всевидящее око" никогда не дремало… Незадолго до окончания периода смоленских боев у нас тяжело ранило командира полка Будника. Он на двух машинах поехал на батареи вручать награды отличившимся бойцам. С ним в машине был также заместитель начальника артиллерии армии, и еще два человека. Во второй машине ехал один из наших комбатов, здоровый такой еврей, капитан Гриша Пак. Немцы точно обстреляли из орудий эти две машины на подъезде к передовой. В машину Будника было прямое попадание, его тяжело ранило, а остальных убило. Так Гриша Пак его вытащил на себе из-под обстрела…

Вместо Будника к нам прислали командовать полком подполковника Хилько. И как-то, в затишье, отлучился Хилько в глубокий тыл на пару дней, свою знакомую проведать, оставив вместо себя на эти дни, "на полк", заместителя и замполита. Но наш "особист" узнал об этой самовольной или несанкционированной начальством отлучке, и сразу "просигналил" по своим "инстанциям", и после Смоленска, как мне потом ребята рассказывали, наш Хилько попал под суд за это дело… Ни на что не посмотрели — ни на звание, ни на прошлые боевые заслуги…

Решил меня как-то наш полковой "особист", старший лейтенант Щукин, молодая и наглая сволочь, в свои "стукачи" завербовать.

Я ему в ответ сказал: "Пошел ты Щукин на…!"

Он начал мне угрожать, мол сильно рискуешь и ты еще об этом пожалеешь.