Генерал-адъютант его величества (СИ)

Да после такого обеда говорить о скудном пропитании армии никак нельзя. Кстати, а ведь в самой Ставке питались как бы и похуже. Во всяком случае, даже цесаревичу суп подавали мясной, но жиденький, а бедную курицу делили одну на троих. Что Петр Христианович страдает желудком и на стол особливо не подавали жирное и острое, чтобы не нервировать старика? Или, что еще хуже, высокопоставленным гостям пытаются убедить о плохом положении в армии и еще под этим соусом пытаются выпнуть обратно в Санкт-Петербург? Ведь это уже даже не наглость, это чуть ли не революция, черт побери!

Андрей Георгиевич вкусно погрыз грудинку курочки, негромко отпил вкусное шампанское и с нехорошим интересом открыто посмотрел на Главнокомандующего:

Что же вы теперь нам скажите, фельдмаршал, какую еще нарисуете трогательную сказку об остром недостатке продовольствия в армии?

Цесаревич Александр, чувствовалось, тоже имел недовольные вопросы к фельдмаршалу. Но вот что было интересно, и Главнокомандующий имел какие-то вопросы хотя бы к местному хозяину, и это было не только недовольство к неподдержке фельдмаршала. Слишком уж была разница между двумя военными в чине и должности, чтобы оспорить какой-либо вопрос. Да, конечно, они оба дворяне и оба имеют определенную свободу слова. Но одновременно, один фельдмаршал и Главнокомандующий, а второй полковник и командир провинциального полка! А ведь это военные, господа, а не какие-нибудь штатские!

— Извольте объясниться, полковник, о вашем обеде! Вы питаетесь куда лучше, чем я в Ставке!

Недовольство фельдмаршала было видно невооруженным глазом, и Самойлов даже встал по стойке смирно, что, в общем-то, не требовалось, по крайней мере, в столице. За столом же! Хотя Макурин его понимал, даже не являясь военным и жителем XIX века. Недовольное высокое начальство всегда во все времена приводило к ухудшению положения подчиненных при чем прямо противоположено — чем больше недовольства, тем хуже положения.

— Ваше высокопревосходительство! — доложил он так, словно на плацу докладывал — громко и торжественно, — еще сегодня к завтраку мне бы нечего вам предложить, кроме постной каши на воде и в лучшем случае, по одному ржаному сухарю, а на аперитив — холодную кипяченую воду. Но буквально за несколько часов до вашего появления, когда мы имеем счастие вас лицезреть, из столицы прибыл большой обоз с продовольствием. Старший оного обоза представил мне предписание военного министра о долговременной службе именно с этой кампании. И что часть кормовых денег будет даваться на пропитание уже в столице!

— Да? — несколько удивился Главнокомандующий, с удовольствием глядящий на стройного полковника, — это что же, ваш полк такой особый, что единственный снабжается из столицы самим министерством?

— Не могу знать, ваше высокопревосходительство! — строго по форме доложил полковник. Действительно, командир полка — это не та шишка, чтобы ему сообщили о положении в Действующей Армии из столичного министерства.

Кстати, — подумал Макурин, — а ведь военный министр мог бы и написать какую-нибудь цидулку в Армию. А то уже как-то неудобно становится перед Главнокомандующим. Зиц-председатель Фунт становится, а не боевой фельдмаршал!

Впрочем, вскоре все оказалось нормализовано. Бюрократизм Николаевской эпохи хоть и был медлителен, но прочен. И любой приказ выполнял строго до последней Яти.

Еще в конце этого же обеда прибыл императорский фельдъегерь с самоличным императорским рескриптом. Витгенштейн сам распорол столовым ножом пакет, прочитал и удивленно хмыкнул. Потом отдал бумаги, но не цесаревичу Александру, а Макурину. Хотя он посмотрел мельком и сразу отдал цесаревичу. Это было то послание, о котором они обговаривали еще до отъезда из Санкт-Петербурга.

Предполагалось было, что официальные бумаги об уровне их полномочий привезет курьер. Ибо как-то неприлично наследнику престола и святому от Неба, министра и действительного тайного советника на Земле самим везти документы. Правда, договаривались было, что письмо будет от военного министра и как бы неофициально, а получилось от императора и очень даже официально. Но что делать, они же не знают обстановку в Зимнем дворце после их отъезда. Может быть, так было надо. Тем более само письмо было в формальной форме, но с неофициальном стиле. Николай, как бы вначале просто сообщал о том, что в армию приезжает его старший сын и небесный покровитель России святой Андрей:

— Милостивый государь Петр Христианович! — писал он, — для административного напора посылаю вам своего сына, цесаревича и наследника Александра, а также святого Андрея и действительного тайного советника Макурина.

«Эхма, — мысленно посетовал Макурин, — надо хоть прозвище какое придумать. А то ведь и сам не знаешь, о ком идет речь — об апостоле Андрее или о тебе грешном».

Во второй части письма, однако, император Николай довольно плавно перешел к официозу и уже просто приказывал: