«Мне часто вспоминается всегда один и тот же ответ моей бабушки (вдовы генерала Алексеева), собиравшимся у нас дома знакомым, которые не раз задавали один и тот же вопрос: “Как могла Ставка Верховного допустить отречение Государя, когда хорошо известно, что почти все чины Ставки были против этого отречения?”
— Мы у нас дома, в Смоленске, по возвращении моего мужа из Могилева в конце мая 1917 года тоже задавали ему этот логичный вопрос. Мой муж много говорил с нами на эту тему, всего не передать, а многие подробности невозможно было запомнить. К сожалению, ни он, ни я тогда ничего не записали, а через год моего мужа похоронили, после ряда тоже очень волнующих событий и переживаний (выступление Корнилова, октябрьская революция, Первый Кубанский поход и трагичное убийство Царской Семьи). Михаил Васильевич говорил, что Государь мог в любой момент распустить Думу, назначить диктатора тыла, но этого не сделал, а передал власть Своему неподготовленному брату, который своим молниеносным отречением подчинил всех нас, то есть и Ставку Верховного, и всю армию Временному правительству (или Думе), и мое выступление означало бы начало Гражданской войны, которая бы немедленно привела бы к полному расстройству фронта и позорному проигрышу войны. Кроме того, многие не могут и не хотят понять, что такая неожиданность решения Государя отречься, под необъяснимым натиском Родзянки и генерала Рузского — ведь все произошло в течение каких-то 24 часов — не дало возможности никому опомниться. Если бы хоть кто-нибудь мог услышать, как это ужасное известие было принято в Ставке…
Кроме того, никто из обывателей не дает себе отчета, что на подготовку любого выступления, хотя бы против Временного правительства, необходимо время, так как прежде всего надо знать, кто “за”, а кто “против”, на кого можно рассчитывать и на кого можно опереться, причем все надо делать конспиративно. Прежде всего надо было справиться с железнодорожными забастовками и забастовкой телеграфистов.
А так как Великий князь Михаил Александрович подчинил всех нас Временному правительству, то наше выступление против этого правительства рассматривалось бы мятежом, вооруженным восстанием, бунтом против законной власти. При такой молниеносной, неожиданной и полной перемене Верховной власти, невозможно было бы даже установить, кто бы нас, то есть Ставку, поддержал?
Бабушка же всегда добавляла, напоминая о Корниловском выступлении в конце августа того же года, что генерал Алексеев после этого неудавшегося выступления очень сокрушался, что генерал Корнилов не имел времени как следует организовать свое выступление, из-за чего оно провалилось уже в самом начале. Ту же участь постигло бы любое неподготовленное заблаговременно выступление, и эта аксиома не требует доказательств…
А после 1-го Кубанского похода генерал Алексеев как то сказал генералу Богаевскому, что по окончании Гражданской войны, в благополучный исход которой он верил, он, Алексеев, обязательно подробно опишет все, что ему пришлось перенести. Но смерть унесла генерала в 1918 году в возрасте 61 года…»
Для продолжения войны требовалось наладить взаимодействие с новой властью, и Михаил Васильевич, естественно, пытался это сделать. После отъезда Государя из Ставки была принята присяга Временному правительству. Алексеев послал в Петроград телеграмму, извещавшую «председателя Совета министров и военного министра» о том, что «все чины могилевского гарнизона и вверенного мне штаба принесли присягу на верность службы Отечеству (а не конкретному составу Временного правительства. —