Генерал армии Н. Ф. Ватутин

Кроме того, в тот же период, и особенно в последнюю неделю перед нашим наступлением, фашистское командование усиленно укрепляло свои позиции на всем фронте от Гребенки до Бучака, в то время как наше командование из-за отсутствия переправочных средств к началу форсирования, слабого авиационного прикрытия не смогло перебросить на правый берег достаточно сил и средств, чтобы расширить захваченные плацдармы (хотя бы букринский) и повести с них без какой-либо оперативной паузы наступление[50].

Ватутин наблюдает в бинокль за действиями своих наступающих войск. Он видит, как с запада в плотном строю идут на букринский плацдарм фашистские бомбардировщики. Вот головные машины уже срываются в пике. Мощные взрывы сотрясают берег Днепра. Бомбардировке вторит вражеский артобстрел. Атакующие танки и пехотные цепи окутываются пылью и дымом...

Командующий видит, с каким упорством его войска отвоевывают у противника каждый метр правобережья, постепенно теснят врага, но ему уже ясно, что успеха здесь не добиться...

Ватутин круто разворачивается и по земляным ступеням спускается с площадки наблюдения в блиндаж. Здесь кроме генерала К. С. Москаленко, хозяина блиндажа, находятся командующий 3-й гвардейской танковой армией генерал П. С. Рыбалко и командующий 27-й армией генерал С. Г. Трофименко. Это их части сейчас там, в огне...

Командармы выжидающе смотрят на Ватутина. Что-то он скажет?

Несколько минут в блиндаже стоит тишина. Гул канонады там, наверху, не в счет. Ватутин хмурясь смотрит на разостланную на столе карту, но, кажется, не видит ее.

Чувствуя, что пауза затягивается, командующий фронтом наконец нарушает ее. Говорит твердо:

— Приказываю атаки здесь прекратить! Войскам закрепиться на достигнутых рубежах. Дальнейшие указания получите позже. А пока все свободны.

Минут через десять и он сам покидает КП 40-й армии.

...Трудно, очень трудно признаться даже самому себе в том, что что-то тобой недодумано, принято поспешно, без учета важных обстоятельств. Невольно хочется сослаться на объективные причины, которых, если только захотеть, можно найти немало. Но не таков Ватутин. Да, объективные причины есть. Но не только и даже не столько они привели к неудаче. Сейчас, вглядываясь в карту, он понимал, что не все учитывал, отстаивая перед Ставкой свой план главного удара с букринского плацдарма. Мотивировал свое решение тем, что это плацдарм, мол, самый обширный, достигает по фронту одиннадцати и в глубину — до шести километров. И как-то не обратил внимания на то, что лютежский плацдарм, с которого планировался вспомогательный удар, к этому времени войска 38-й армии с помощью танкистов генерала А. Г. Кравченко расширили до пятнадцати километров по фронту и до десяти — в глубину. К тому же и местность там — не то что на букринском плацдарме: ровная, позволяет использовать танковые войска на всю их мощь. Значит, нужно пока не поздно исправлять допущенную ошибку.

23 октября И. В. Сталин заслушал по телефону доклад Н. Ф. Ватутина об обстановке на фронте. Николай Федорович доложил все как есть: о бесперспективности удара на Киев с юга, с букринского плацдарма, и о тех благоприятных условиях, которые сложились на северном, лютежском, плацдарме. И. В. Сталии согласился с его доводами и приказал прислать соображения командования фронта по данному вопросу.

Прежде чем созрело новое решение, Военный совет фронта обсудил и проработал несколько вариантов сосредоточения дополнительной группировки в районе Лютежа. Ведь передислокация войск с букринского плацдарма была очень сложной, ибо перебрасывать силы нужно было вдоль фронта, с двойным форсированием рек Днепр и Десна. И перебрасывать не просто общевойсковую армию, что конечно же легче, а 3-ю гвардейскую танковую армию.

И все-таки было принято именно такое решение. Его одобрил и представитель Ставки Г. К. Жуков.

Командующий 3-й гвардейской танковой армией генерал П. С. Рыбалко был вызван на КП фронта уже под вечер. На командном пункте кроме Н. Ф. Ватутина находились Г. К. Жуков и начальник штаба фронта С. П. Иванов. Выслушав новую задачу, Рыбалко со свойственной ему иронией сказал:

— Что ж, форсировать так форсировать. Я готов, тем более что с правого берега на левый перебираться легче: левый-то пологий.

— Действительно так, — слегка улыбнувшись, подтвердил Ватутин. — Только надо учесть, что под Лютежем нужно будет снова переправляться с левого на правый, а он крутой.

— Ничего, переправлюсь, — заверил Рыбалко.

Жуков, не поощрявший шуток в деловых разговорах, сказал, обращаясь к начальнику штаба фронта генералу Иванову:

— Семен Павлович, готовься сразу же после совещания ехать на Букрин. Будешь вместе с Рыбалко головой отвечать за переброску его армии и всех других соединений в Лютеж.

— Слушаюсь, товарищ маршал.

Неожиданно вмешался Рыбалко. Нахмурившись, он заявил:

— Коль будем перебрасывать мои танки, перебрасывайте и пехоту Москаленко.

Г. К. Жуков неодобрительно посмотрел на П. С. Рыбалко и сказал: