Генерал де Голль

Наступил один из самых трудных этапов жизни де Голля, почувствовавшего отсутствие почвы под ногами. Казалось, он снова в том же положении, как в июне 1940 года, когда, остро ощущая свое одиночество, свою затерянность в бурном океане событий, он со своим призывом 18 июня вызывал, по его собственным словам, «иронию, жалость и слезы». Но в то время де Голля вдохновляла и согревала надежда. И действительно, вопреки всему столь много было достигнуто. Сейчас же все рухнуло… Но, как известно, человек исключительной силы и таланта лучше всего проявляет себя в наихудшем положении. Горькие минуты возмущения судьбой сменились состоянием мужественной напряженности. Он не растерялся, не стал искать легких путей приспособленчества. Проявляя потрясающее хладнокровие и выдержку, он начинает сложнейшую политическую игру против таких опытных и сильных противников, как Рузвельт и Черчилль, и после десяти месяцев напряженной борьбы блестяще выигрывает партию. В отличие от своих самоуверенных партнеров он продумывает заранее десять ходов вперед, улавливает малейшее дуновение в политической атмосфере и в конце концов побеждает. Начинается один из любопытнейших этапов биографии де Голля.

В полдень 8 ноября де Голля приглашают на Даунинг-стрит. Черчилль и Идеи встречают его изъявлением дружеских чувств, выражением симпатии и явным смущением. А де Голль уже обрел свою обычную форму ледяного спокойствия и демонстрирует этим классическим представителям британских добродетелей пресловутую английскую флегму во французском исполнении.

Черчилль объявляет, что американцы категорически потребовали отстранить де Голля. «Мы вынуждены пройти через это, — говорит Черчилль. — Однако вы можете быть уверены, что мы не отказываемся от наших соглашений с вами… Вы были с нами в самые трудные моменты войны. Теперь, когда горизонт начинает проясняться, мы не покинем вас».

Де Голль не без удовлетворения узнает, что тайное заигрывание американцев с вишистскими генералами не избавило их от необходимости сражаться. Идут тяжелые бои. 200-тысячная французская армия почти везде оказывает сопротивление. Он узнает, что американцы вывезли из Франции на подводной лодке генерала Жиро, старого знакомого де Голля, под началом которого он когда-то служил. Этот ограниченный генерал прославился лишь своим бегством из немецкого плена. Его держат сейчас наготове в штабе генерала Эйзенхауэра в Гибралтаре. Но в Алжире оказался адмирал Дарлан, одно из первых лиц в иерархии Виши.

Де Голль хладнокровно дает советы военного характера. Удивляется, что американцы не учли в своих планах первостепенную необходимость захвата Бизерты, мощной базы в Тунисе. Именно туда немцы могут бросить подкрепление, что, кстати, и случилось. Де Голль даже не упускает возможности дать британцам очередной урок независимой политики. «Вот чего я не понимаю, — говорит он, — как это вы, англичане, целиком и полностью передали в чужие руки предприятие, в успехе которого в первую очередь заинтересована Европа?» «Что бы там ни было, — заключает он, — самое главное сейчас — добиться прекращения боев. А там посмотрим».

В 8 часов вечера де Голль выступает по радио с обращением к французам Северной Африки, к солдатам и офицерам армии, к французскому населению, которое насчитывало здесь больше миллиона человек. Ни тени обиды, заносчивости, никакого следа недовольства его грубым отстранением. Все личные чувства отметены в сторону. Выступает политический деятель, для которого превыше всего интересы борьбы с Гитлером, патриот, стоящий выше личных амбиций: «Поднимайтесь! Помогайте нашим союзникам! Присоединяйтесь к ним без всяких оговорок! Не думайте ни об именах, ни о формулах! За дело! Наступила великая минута. Наступил час благоразумия и мужества… Французы Северной Африки! С вашей помощью мы снова вступим в дело от одного конца Средиземного моря до другого, и победа, будет одержана благодаря Франции!»

А янки делают свое дело с большим размахом и с большим отсутствием политического чутья, упуская главное— антифашистский характер войны. Ради непосредственной выгоды делаются вещи, оставляющие впечатление беспринципности. Как раз 8 ноября Рузвельт откровенно изложил свою политику, принимая Андрэ Филиппа, члена Французского национального комитета, направленного в Вашингтон с целью преодоления упорного предубеждения президента против де Голля. Эмиссар «Сражающейся Франции» вручил письмо генерала, в котором он с красноречивой скромностью излагал свои безупречные намерения, опровергая подозрения в диктаторских замыслах. «После тяжелых лет оккупации, — пишет он, — абсурдно воображать, будто во Франции можно ввести и осуществлять личную власть». Так ли уж абсурдно? Во всяком случае, письмо будет оставлено без ответа. Андрэ Филиппа заставили целый месяц ждать приема у президента, и только на другой день после американской высадки в Северной Африке он был допущен в Овальный салон Белого дома.