Генерал де Голль

Ничего удивительного в этом не было, ибо на Советский Союз смотрел весь мир. Разные люди с разными чувствами, от восторженного восхищения до неистового озлобления, понимали, что на полях битвы в России решается судьба мировой цивилизации. Как правило, представители социальной среды и консервативных тенденций, характерных для де Голля, смотрели на Советский Союз с растущей тревогой. Все чувствовали, что после 22 июня 1941 года война не только стала другой, до конца справедливой, священной битвой народов за спасение человечества, но и одновременно приобретала объективно антибуржуазную социальную направленность. Далеко не все сделали из этого практические выводы. Более того, восхваляя «доблестные русские армии», многие из правого лагеря не очень стремились помогать Советскому Союзу и его сторонникам. Так, к примеру, делал Черчилль.

Надо отдать должное генералу де Голлю: вопреки всей своей натуре, взглядам и чувствам, «Коннетабль» сумел сделать серьезные выводы в связи с изменением характера войны. Он почувствовал, что может остаться в стороне от основного потока истории, если уподобится лондонским политическим деятелям-эмигрантам, которые, как бы подражая тонущему, не желающему принять руку помощи, упорно стояли на крайне антикоммунистической позиции. Он пошел на изменение политической окраски и социального состава своего движения. Правда, этот поворот дался ему нелегко, и он совершил его под давлением, притом временно и непоследовательно. А этот человек очень не любил уступать. С какой твердостью отстаивал он свою независимость перед Черчиллем! Вся его политическая природа всегда толкала де Голля вправо. Теперь он предпочел искать поддержку на другом фронте, снова обнаружив поразительное чувство реальности. Этот факт занимает в биографии де Голля не меньшее, а возможно, и большее значение, чем даже легендарный призыв 18 июня., Свой призыв де Голль адресовал не французскому народу, не демократическим массам. Он первым произнес слово «Сопротивление», но представлял его в виде воссоздания французской регулярной армии, которая воевала бы на стороне союзников. Но французский народ не собирался терпеливо сносить фашистскую оккупацию и режим Виши, пассивно ожидая прихода союзных армий. Совершенно независимо от де Голля, даже не заметив его призыва, он вступил в тяжелую, жестокую борьбу против захватчиков, развернув настоящее Сопротивление на самой многострадальной французской земле. Получая все больше информации об этом движении, де Голль понял, что его лондонская организация окончательно превратится в оторванную от народа кучку эмигрантов, которую в момент освобождения никто и знать не захочет.

Де Голль почувствовал также, что без поддержки подлинного Сопротивления нельзя достичь главной цели, которую он перед собой поставил, то есть обеспечить присутствие Франции в лагере великих держав-победительниц. Руководители Англии и США, жаждавшие разделить наследство «больного человека Европы» — Франции, все чаще указывали де Голлю на совершенно непредставительный характер «Свободной Франции», оторванной от реальной Франции и подчиняющейся лишь одному не очень известному генералу.

Между тем генерал де Голль на протяжении первого года существования «Свободной Франции» почти не занимался движением Сопротивления на французской территории и не представлял себе, как можно объединиться с ним. Он признает в своих мемуарах: «Однако, укрепляя всеми средствами нашу заморскую базу, мы главным образом думали о метрополии. Что там делать? Как и с помощью каких средств? Не располагая никакими средствами для действий во Франции и даже не представляя себе, с какой стороны можно было подойти к этой проблеме, мы тем не менее были поглощены разработкой обширных планов, надеясь, что к нам присоединится вся страна… Но эта область подпольной борьбы была для всех нас совершенно незнакомой. Франция была абсолютно не подготовлена к тому положению, в котором она очутилась…

Короче говоря, в метрополии нам совершенно не на что было опереться в своих действиях».

Как это ни парадоксально, де Голль вместе со своей существовавшей уже год организацией оказался во Франции в еще более полном вакууме, чем та пустота, которую он почувствовал в Лондоне в июне 1940 года. В Англии, правда, нашлась такая база, как официальная британская поддержка. Но во Франции, которую так красноречиво представлял де Голль на международной арене, он не видел никакой опоры. И это в то время, когда уже возникло немало активных организаций Сопротивления!