Генерал Деникин. Симон Петлюра

А как же красный комиссар Иосиф Коган, герой любимой нами в юности поэмы Багрицкого «Дума про Опапаса»? Он что — тоже ложь, тоже фикция, как Лева Задов у А. Толстого? Нет, не ложь и не фикция. И не одного И. Когана, а многих комиссаров порешил Н. Махно, но не за то, что коганы, а за то, что комиссары Красной Армии. Эту армию он не раз выручал из беды — и летом 19-го года, круша тылы деникинской армии, рвавшейся к Москве, и тогда, когда посылал в голодную Москву эшелоны хлеба. В ноябре 1920 г. махновцы Семена Каретника (того самого, который стрелял первым в Матвея Григорьева) перешли вброд Сиваш и обеспечили успешный штурм Перекопа. Так вот, большевики, коганы и некоганы, использовав то, что сделал «мавр», тут же стремились его «привести к общему знаменателю». Имелись для этого веские причины. Дело в том, что Деникин представлял для большевиков лишь военную, но не морально-политическую опасность: попытки реставрировать помещичье землевладение, репрессии по отношению к крестьянам-экспроприаторам не могли привлечь народные сердца. Политика белого движения отличалась удивительным консерватизмом, упрямством, негибкостью, что было исключительно выгодно большевикам и чем они умело пользовались. Частью этой ущербной политики являлись варварски жестокие погромы.

Наивный в политическом отношении, но последовательный анархист и демократ Н. Махно искренне хотел дать свободную жизнь народным низам, освободив их от любого экономического и политического гнета. Это была честная, а не лицемерная утопия, что и пугало, и приводило в бешенство большевиков, куда менее романтичных. На фоне махновского движения «военный коммунизм» большевиков с его продразверсткой, продотрядами и трибуналами выглядел особенно неприглядно. В отличие от деникинцев, махновцы пользовались безусловной поддержкой простого народа. Однако в жестокой борьбе верх берут циники и прагматики. Но чем оборачивается их победа?

В советской историографии и художественной литературе многое подвергалось искажению и фальсификации. В огромной мере от этого пострадало наше представление о Несторе Ивановиче Махно — человеке, с которым, по некоторым сведениям, встречался и беседовал Шолом Шварцбард перед тем, как в упор, не таясь и не прячась, расстрелять Симона Петлюру.

Когда речь идет о погромах Красной Армии, то обычно упоминаются «богунцы» и «таращанцы», погром в Киеве, учиненный армией Муравьева и события 1920 г., когда герои-конники Семена Буденного шли крушить С. Петлюру и «польских панов». Здесь на помощь приходит «Конармия» И. Бабеля, особенно глава «Берестечко», где в тоне эпического повествования рассказывается о том, как несколько казаков «расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой». Дело не шло, так как старик «взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись». Красный казак сделал свою работу сноровисто и не торопясь, как и подобает крестьянскому сыну, немало переколовшему овец да баранов.

Эта сцена настолько поразительна, что кочует из статьи в статью, когда речь идет о большевистских погромах.

Кровавые погромы учинили именно буденновцы, а не, скажем, мироновцы из Второй конной армии, которой командовал бывший станичный атаман (казачий подполковник) Миронов, описанный Ю. Трифоновым в повести «Старик» под именем Сергея Мигулина. В конце концов он был расстрелян по приказу Троцкого за слишком буквальное понимание того, что есть «свобода, равенство и братство». Такая судьба наверняка бы постигла и Нестора Махно, не окажись он осторожнее и удачливей. Имя Миронова, бравшего Перекоп, было вымарано из советской истории и только недавно возвращено ей.

Но вернемся к нашей «погромной» теме. В Красной Армии погромы были категорически запрещены и карались беспощадно: интернациональная карта разыгрывалась последовательно и неукоснительно. Для очень многих это была не «карта», а подлинный символ веры, за который шли в бой и отдавали жизнь. Сейчас мы находимся на очередном витке искажения истории, и никакое раскрытие архивов и рассекречивание документов не помешает «заинтересованным лицам» нарисовать ту картину, которая им более нравится. Под эту картину обязательно будут найдены самые неопровержимые документы. Приходится рассчитывать на добросовестность исследователей, но ведь и она понятие относительное: «Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет» (Б. Окуджава). Отрешиться от своего дыхания, от своего взгляда на вещи свыше человеческих сил.

Особенно трудно «не стараться угодить» тому мнению, которое доминирует в данный момент.