Генерал Ермолов

   — Рябая али гладкая — всё одно причитаеца! — не отставал Гришаня. — Я тоже могу подвиги свершать! Слышал я, как Фенев рассуждал насчёт твоего геройства. Будто ты смерти вовсе не боисси, будто герой ты из героев, будто положил в землю чеченцев один не менее пяти десятков. Оно, наверное, и правда. Есаулу-то виднее. Да только вот я, а не Фенев на крепостной стене с канонирами стоя, всю картину боя видел. Посносили бы вам головы чеченские лыцари, коли не выскочил из крепости его превосходительство господин подполковник Верховской во главе славной гусарской конницы. Если б не оне, быть бы вам мёртвыми всем до единого! Уж так они на вас насели, так сражалися! Да что и говорить, сильно много их было. Одно слово, несметные полчища из лесу выскочили. И это несмотря на то, что накануне кто-то из ваших же казаков цельный их лагерь изловчился взорвать. Этот феверк нам со стены тоже был отлично-хорошо виден. От славная случилась баталия! Сам Лексей Петрович на коне сидючи войском командовал. Вестовые шныряють туда-сюда, приказы расносют, пушки палят да так, что все заряды расстреляли. И далее...

   — А далее умолкни, — не выдержал Фёдор.

Уходя, казак чувствительно протянул Гришаню вдоль спины ножнами Митрофании.

   — Правду, правду бают о тебе, будто в снегах горних лазая, ты умом тронулся, будто околдовала тебя девка чеченская!.. — вякал ему вослед неугомонный Гришаня.

* * *

В тот день начала октября Фёдор вывел Соколика на прогулку. Они сошли по дощатым мосткам в чисто выметенный двор, остановились перед воротами конюшни. Соколик всё ещё припадал на левую переднюю ногу, но совсем чуть-чуть, едва заметно. Благодаря рачительным заботам Фёдора рана на ноге коня быстро зажила, и гарнизонный эскулап заверил казака, что со временем следы увечья исчезнут совсем. Гришаня волокся следом, сонно сопя и почёсывая безволосую грудь в вырезе нечистой рубахи.

   — Да уж и сел бы ты в седло, что ли! — осторожно бубнил он, поглядывая на витую Фёдорову плеть. — Бережёшь коня, как родного отца! Конь — оно, конечно, дело важное. Но это ж конь, не человек!

   — Умолкни, говорливый! — буркнул Фёдор.

   — И вправду, Романыч, — присоединился к увещеваниям Гришани Фенев, нарядившийся по случаю воскресенья в красное полукафтанье и новую синюю, тонкого сукна черкеску.

   — Через неделю уж до дому станем собираться. Хочешь не хочешь, а в седло придётся сесть. Опробуй коня! Посмотри, он уж не хромает почти с пустым-то седлом!..

Фёдор погладил золотистую шерсть на шее коня, поцеловал белую звезду на его лбу. Осенив грудь крестным знамением, казак вскочил в седло. Соколик вскинул голову, прыгнул вперёд, готовый пуститься в галоп.

   — Вот это дело! — захохотал Фенев. — Конь здоров, теперь дело за всадником! Скачи, казак, пусть зябкие ветры выдуют из сердца тоску-печаль!

Но Фёдор не слышал его слов. Он пустил коня неспешной рысью, потихоньку на пробу. Соколик пошёл ровно, едва заметно припадая на раненую ногу. Так они оказались за воротами конного двора, на одной из кривых улочек Грозной крепости. Колокол в часовне уже отзвонил, и на улице было полным-полно одетого по-воскресному народа.

Фёдор издали увидел Сюйду. Кто же ещё, если не она, мог ходить по военному лагерю в высокой, как корона, шапке? Её зелёный, расшитый золотом платок мелькал среди мундиров, накрест перечёркнутых ремнями портупей, черкесок, цветастых шалей казачек. Она порхала над пылью и суетой военного лагеря, подобно чудесной бабочке. Кто мог не заметить её розовое одеяние из струящегося шёлка, её изящные туфельки. Кто мог не расслышать волшебный звон её браслетов и монист? Она, как чужестранный цветов, принесённый беспечными ветрами из дальних мест, расцветала среди грязи и ужасов войны. Сюйду сопровождала прислужница-казачка, вдова преклонных лет. Елена Фроловна, единственная в Грозной женщина, понимавшая родной для Сюйду черкесский язык, стала наперсницей княжны.

Сюйду несла на плече чеканный кувшин с высоким горлом. Чистое её лицо хранило выражение сосредоточенной серьёзности. Служилый люд оборачивался, глядел ей вслед. Непристойные шутки и грубая брань умолкали. Фёдор видел, как она подошла к генеральской землянке, поставила кувшин на лавку у двери, скрылась внутри жилища.

   — Я смотрю, конь твой выздоровел. Радостно видеть тебя снова в седле, — услышал казак знакомый голос.

Кирилл Максимович сидел на скамейке возле коновязи в шилом и мотком суровых ниток в руках.

   — Поклон тебе, Максимович! — отозвался Фёдор.

Он спешился, уселся на лавку рядом со старым ординарцем Ермолова.

   — Радуйся, пока есть время рассиживаться! — Кирилл Максимович улыбался. — Алексей Петрович справлялся о тебе, но звать не приказывал. Так, по-дружески спрашивал, дескать, оправился ли ты, отошёл ли. Просил передать, коли увижу, чтобы заглянул, проведал его с женой... А нынче как раз воскресение...

   — Ты, дяденька, намекаешь, что нынче же и уместно зайти? Слыхал я, будто утром они с их сиятельством из поездки вернулись, будто снова неделю день и ночь Нур-Магомеда по лесам гоняли... Уместно ли нынче-то?