Генерал Ермолов

   — Я знаю, — коротко ответил Ермолов, не оборачиваясь.

   — Говорят, Мустафа денег не жалеет. Даже пушки у него имеются, только пушкарей хороших нету...

   — Ты храбрый воин, Рустэм, — вступил в разговор Аслан-хан. — И ты знаешь, что братский долг велит нам спасти Абубакара и его семью. Вырвать из лап свирепого врага. Подобно барсам бросимся мы, чтобы вонзить когти и клыки в тела врагов. Подобно орлам станем терзать и клевать поверженного противника!

   — Ты начитанный и образованный человек, первейший мудрец в своём народе, — проговорил Ермолов. — Ты — поэт и отважный воин, Аслан-хан...

   — И лучший из твоих друзей, Ярмул!

   — О, да! Но мы не станем кидаться, подобно барсам. И орлиную отвагу выкажем по-другому.

   — Мы готовы доказать свою преданность русскому царю и тебе, Ярмул! — Аслан-хан встал. В домашней одежде, пеший, без доспехов, человек этот являл собой живое воплощение воинственного духа природы этих мест. Он, словно обломок скалы, вынесенный с гор селевым потоком и временно нашедший успокоение на краю бездонной пропасти, готов был в каждый миг продолжить сокрушительное падение. Самойлов и Бебутов встрепенулись. Правая рука Фёдора привычно легла на рукоять шашки.

   — Я не единожды выражал тебе признательность от имени государя императора и командования русской армией. Имею основания полагать, что и в будущем мы не раз удостоверимся в твоей отваге и преданности российскому престолу. Готовься к новому походу, Аслан-хан. Приказ получишь утром.

Гасан-ага вскочил. Самойлов и Бебутов поднялись вместе с ним.

   — Пролитая мною кровь станет залогом верности моего народа русскому царю.

   — Кто позволил тебе, Гасан, говорить от имени народа? — оглушительно прошептал Аслан-хан. — Ты — полковник русской армии, ступай в свой отряд. Проверь, готовы ли воины и их кони к предстоящему нам опасному походу во славу Аллаха и русского царя. Добросовестно нести службу — вот высшая доблесть офицера. Выполняй приказание!

Лицо Гасана-аги сделалось зеленее стяга конного полка, которым он командовал. Не разбирая дороги, роняя на пол предметы меблировки, младший брат суверенного владетеля Кураха кинулся вон из апартаментов командующего русской армией.

Аслан-хан ограничился сдержанным поклоном. Владетель Кураха удалился, сопровождаемый телохранителями и вежливыми улыбками русских офицеров.

   — Как горяч молодой Гасан! — усмехнулся Сысоев. — Будь он девицей — я бы и влюбился, пожалуй.

   — Продолжим? — предложил Ермолов. Лицо командующего оставалось неподвижным, подобно львиному лику, грубо изготовленному безвестным ваятелем. Фёдору не раз доводилось видеть чудное изваяние над дверями миссии Лондонского библейского общества, когда превратности службы заносили его в Кизляр.

   — Мы не можем послать отряд к Коби, — первым высказался Сысоев. — Не можем оставить строителей без прикрытия. В последней стычке большая часть третьего эскадрона выбыла из строя убитыми и ранеными. Мы непрестанно отбиваемся от налётов лесных банд, теряем коней. Как будем воевать, если Мустафа и вправду соберёт большое войско?

   — Уже собрал, Василий Алексеевич, — устало проговорил Мадатов. — Войско идёт сюда, идёт медленно — пушки тащат, паршивцы. Вознамерились ими стены разбить.

   — А это означает, что возведение фортификационных сооружений является нашей первейшей задачей, — проговорил Ермолов. — А посему вот мой приказ: возможно большее количество людей на возведение стен и укреплений. Все, кто способен передвигаться, — в охранение и разведку. А вы, Валериан Григорьевич, как только сможете сесть на коня — уводите братьев татар отсюда — воинство Мустафы встречать. Пусть новую славу в бою добывают.

* * *

Вечер и большую часть ночи того памятного дня Фёдор Туроверов просидел у костра с дозорными. И спать было невмочь, и одному оставаться муторно. Образ Аймани снова грезился ему. Он и молитвы шептал, сжимая ладанку в кулаке, и песни, знакомые с матушкиного голоса, напевал тихонько — ничего не помогало.

   — Что ты, Федя, ёрзаешь? Рана поджила — душа в путь-дорогу запросилася? — спрашивал знакомый казак из дозора.

   — Будет мне отдыхать. На выручку Митрофании надоть отправляться... — отвечал Фёдор.

Дозорные казаки молчали. Говорила лишь птица, прятавшаяся в ветвях тополя над их головами.

   — Киу, киу, киу, — повторяла снова и снова ночная говорунья, словно упрашивая лечь, уснуть до утра. Словно пыталась отогнать постылые тревоги, заговорить тоску души, превратить её в мимолётное сновидение.

Уже под утро, возвращаясь до казармы мимо домика командующего, Фёдор приметил неровное колебание огонька лучины в окне генеральской горницы.

В сенях на неудобном табурете дремал Бебутов.

   — И тебе не спится, Федя, — зевнул он. — К Алексею Петровичу среди ночи хочешь войти? Работает он. Устал и не в духе. Ступай себе и ты спать...

   — Кто там, Бебутов? — послышался из-за притворенной двери генеральский окрик.

Бебутов вскочил, проскользнул в генеральскую горницу, тихонько притворив за собой дверь. Через минуту снова вышел в сени.

   — Проходи. Тебе, казак, особый респект оказан, — и он распахнул перед Фёдором дверь.