Генерал Ермолов

Фёдор уже и сам приметил молодого воина на белоснежном арабском скакуне, со знаками отличия полковника на сабле, с русским орденом на красно-чёрной ленте.

На коне одного из воинов, позади седла болтался мужичок, худой, плешивый, заросший неопрятной бородой.

Пленный? Не похоже. Наконец всадники умерили пыл разгорячённых коней, бешеная карусель сверкающих доспехов, пик и щитов остановилась. Всадники спешивались. Громко переговариваясь, они сбрасывали в пыль седельные сумки. Сверзился на землю и странный мужичонка. Он неподвижно лежал на земле, спрятав лицо в пыльной траве и тяжело дыша. Фёдор встрепенулся:

   — Неужто, Кузьма?

   — Вроде русский... — подтвердил Максимович.

   — Урус солдат, — один из всадников свиты Аслан-хана приблизился к ним. Сверкающий шлем он держал в руке. Длинные, до плеч, волосы его поседели от дорожной пыли. Кольчужная рубаха закрывала его тело до колен, броня покрывала предплечья и голени.

   — Ранен, болен. Кирилл-ага, вода, еда, отдых... — молвил всадник, хищно улыбаясь. Азарт недавнего боя горел в его глазах. Фёдор украдкой рассматривал вождя вражеского племени, и вековая, неутолимая ненависть зашевелилась в его груди. Рука легла на эфес шашки — простого чеченского Волчка, выданного ему взамен оружия, изготовленного руками деда. Максимович извлёк клинок из нутра одного из дорожных сундуков Алексея Петровича, бережно развязал бечёвку, отбросил в стороны полотнища холстины. Клинок блеснул матово. На лезвии, под рукоятью Фёдор увидел клеймо в виде волчьих челюстей.

   — Это Волчок, Федя. Знакомься.

Фёдор принял Волчка. Клинок ладно пришёлся по руке, хоть и легковат показался.

«Эх, где же ты, сестрица Митрофания! — подумал Фёдор тоскуя. — Пользует тебя дикий зверь лесной. Употребляет во славу басурманского бога, сшибая христианские головы с плеч!»

Огромный жеребец бурой масти вылетел из клубов пыли. С его оскаленной морды падали клочья пены, пустые стремена усердно били по бокам. Всадник уже не правил конём. Его смуглое лицо исказила гримаса боли, на шитой золотым галуном черкеске и в чёрных кудрях запеклась кровь, бурые пятна покрывали чепрак и генеральские аксельбанты.

   — Рустэм-ага ранен, — галдели татары.

   — Ранен, что ли, Валериан Григорьевич? — встрепенулся Кирилл Максимович.

   — Настиг меня свинец... — всадник рухнул с седла в руки Самойлова и Бебутова.

   — Несите генерала ко мне! — скомандовал Ермолов. — Григорий! Скачи в лазарет за лекарем. А ты, Кирилл Максимович_; что стоишь столбом? Неси всё, что в хозяйстве имеем для помощи раненым героям!

В поднявшейся суматохе Фёдор не заметил, как оказался наедине с татарским рыцарем.

   — Чего стоишь, урус? — Гасан-ага топтался на пороге дома Ермолова. Кольчужные кольца поскрипывали при каждом движении. Щит и пику он небрежно бросил возле крыльца генеральского дома.

   — Товарищ твой — не воду пил, не лепёшка ел — пыль грыз. Двадцать вёрст скакали мы, догоняя поганого Цицу-торгаша. Шали — сожгли, Герменчук — сожгли, Автуры, Гельдиген, Майртуп — всё сожгли. Поганого Цицу — не поймали. Шли дальше, быстро, быстро. Рустэм-ага впереди. Догнали Цицу, отбили товар, отбили урус аманат...

Речь татарского рыцаря прервал Николаша Самойлов.

   — Его сиятельство князь Мадатов просил передать тебе, Гасан-ага приказ располагаться на отдых. Завтра на закате его высокопревосходительство генерал Ермолов ждёт твоего высокородного брата Аслан-хана и тебя на товарищеский ужин, — произнёс он, церемонно кланяясь.

* * *

Когда Фёдор смог наконец добраться до Кузьмы, тот уже и на ноги поднялся и принялся жаловаться:

   — Всего измордовали, изуверы... ой-ёёёё... един раз смирти избегнул, так они вторично подвергнуть хотели... на коне бешеном по лесам дни и дни мотали... всю душу вытрясли, едва лишь удержал её, душу-то, в горсти, тай и горсть-то ослабела... Уж не чаял тебя узреть... Федя, ты ли?

   — Я, Кузьма, я.

Фёдор поначалу пытался подхватить товарища под мышки, но тот никак не хотел становиться на ноги. Тогда казак изловчился взвалить солдата на закорки. Так и нёс он Кузю через весь лагерь до госпитального шатра, где и свалил мучным кулём на несвежую соломенную подстилку:

   — Отдыхай тута, герой. Часто навещать не обещаю, а потому выздоравливай скорее.

* * *

   — Вы бледны, Валериан Григорьевич. Лекарь доложил мне, что пулю извлёк, но опасается горячки, — Ермолов пристально, исподлобья разглядывал Мадатова. Тот, облачённый в изумрудного бархата шлафрок, полулежал на диване, обложенный со всех сторон подушками. Движения его были скованны, взгляд помутился от боли. Но он старался казаться весёлым, и это ему удавалось:

   — Я бледным не бываю, Алексей Петрович. Вот отведаю вашего вина и закуски — стану совсем здоровым.