Генерал Ермолов

Хочу, однако, обратить внимание читателя на то, что я, изучая жизнь Ермолова, не выявил ни одного случая проявления им беспричинной жестокости. Всякий раз его жестокость была ответом либо на набег горцев на русские селения при Кавказской линии, либо на убийство офицеров корпуса исподтишка.

Ситуация, сложившаяся на Северном Кавказе накануне вступления Ермолова в должность, была очень сложной. Он считал, что его предшественники до такой степени избаловали дагестанских ханов «и подобную им каналью», что они почитают себя едва ли не равными турецким султанам, а потому проявляют такую жестокость к своим подданным, от которой «давно уже и турки отказались».

Генералы Павел Дмитриевич Цицианов и Николай Федорович Ртищев, не располагая достаточными военными силами, вынуждены были вступать в переписку с ханами, «как с любовницами», уговаривали их, как будто не они у русских, а русские у них находились под властью. «Я начал вразумлять их», — сообщал Алексей Петрович Арсению Андреевичу Закревскому. Каким способом? Да, «чрезвычайной строгостью»^{446}.

Ермолов лет за сто до коммунистов решил, что здесь, то есть на Кавказе, добро надобно делать кулаками. Он был убежден, что впоследствии все они, в том числе и горцы, поймут, что действовал он для их же пользы.

Беспокоила наместника не только магометанская, но и христианская грузинская знать. Вот как оценивал он её в одном из своих писем:

«Князья здесь ничто иное есть, как уменьшенная копия с царей грузинских. Та же алчность к самовластию, та же жестокость в обращении с подданными. То же благоразумие одних в законодательстве, других в убеждении, что нет законов совершенных»^{447}.

К своим заслугам («подвигам») Ермолов относил стремление «помешать делать злодейства» грузинским князьям и «воспретить какому-нибудь хану по произволу его резать носы и уши» своим подданным, что вовсе не было преувеличением^{448}. Алексей Петрович действительно прислушивался к «стону угнетаемых», но его методы защиты их ничем не отличались от действий известного литературного героя, которого мало занимал вопрос о законности того, что он делает. Только, в отличие от Держиморды, наш генерал был убеждён, что творит жестокость во благо Отечеству Российскому.

Ермолова не следует представлять защитником сирых и бедных. Он и таковых мог заставить плакать кровавыми слезами. Все они, кажется, собрались по ту сторону Кавказской линии и совершали грабительские набеги на русские селения, на защиту которых и обратил внимание Ермолов по возвращении из Персии.

Да, матери-горянки именем Ермолова пугали детей своих. Но так и не запугали. Детки подросли и стали песенки напевать. Вот дословный перевод одной из них, распеваемой повзрослевшим джигитом перед набегом на русские приграничные селения:

«Конь у него, как невеста, убранная к свадьбе… Хлопнув ладонью по коню, садится на него молодец и пускается в путь… Где коснулась рука его — там плач поднялся, куда ступила нога его — там пламя разлилось. Захвачены прекрасные девы и пойманы мальчики, цветущие здоровьем…»

Не забывай, мой читатель, что плакали при этом сначала русские матери, потерявшие прекрасных дев и изнасилованных мальчиков, цветущих здоровьем, а потом уже горянки начали пугать детей своих именем Ермолова, что пламя пожирало сначала убогие избы в казачьих станицах и русских деревеньках, а потом уже сакли в горских аулах. Впрочем, я не оправдываю деяний главнокомандующего Кавказским корпусом, я только констатирую факты. И здесь, и далее.

Когда-то, еще в XVIII веке, с целью защиты казачьих станиц по течению реки Кубани были построены крепости, но все они находились в неудовлетворительном состоянии. Впрочем, разобщенные закубанские племена не доставляли в то время особого беспокойства русским, поскольку их набеги предупреждались разъездами пограничной стражи, призванными заменить обветшавшие укрепления.

Совсем другое положение сложилось на левом фланге Кавказской линии, против которого жили чеченцы. Они считались мирными, но фактически в их аулах формировались банды горцев перед набегом на русские приграничные станицы и села, а проводниками их были беглые православные солдаты.

Еще в 1783 году чеченцы добились разрешения светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина поселиться на равнине между Сунжей и Тереком, издавна принадлежавшей казакам. Они обещали жить мирно и содержать передовые посты на Линии. Обманули, конечно.

Ермолов строго предупредил «мирных мошенников», что если они будут пропускать через свои земли грабителей, то будут наказаны силой оружия, прогнаны в горы, «где их истребят или неприятели, или болезни». Чеченцы не поверили угрозам, больше того, решили, что русские готовы заключить с ними договор, как это делали предшественники нашего героя.

Вслед за чеченцами поверили в свое могущество анцухцы, проживавшие в Дагестане. Они обещали Ермолову жить с ним в мире, если он будет платить им дань, как это делал царь Ираклий II^{449}.