Генерал Империи (СИ)

Вокзал. Оркестр. Ревущая радостно толпа. Цветы. Ничего неожиданного. Все предсказуемо. Кроме автомобилей. Их не было. Меншикову и его людям подали извозчиков. Шутка? Или злой умысел? Сложно понять. Во всяком случае с таким транспортом он словно стреноженный. На нем быстро не разгонишься. Да и пулю он держит так себе. Особенно волосатый двигатель, время от времени «стравливающий лишнее давление» прямо в лицо пассажирам.

С вокзала поехали они прямиком в Зимний дворец. Да-да. Именно туда. После гибели императорской семьи он пустовал… несколько часов. Поэтому Временное правительство «без всякого зазрения совести» заняло его для своих нужд и «во славу будущей демократии». Поначалу ведь все шло по плану заговорщиков. И никто не знал, что Северный фронт откажется приносить им присягу. А потом, когда пришлось переобуваться в прыжке, отступать из Зимнего дворца уже было поздно и как-то неправильно…

Награждение прошло пресно, скучно и тошно.

Глава Временного правительства зачитал приказ о награждении. Лично. Пожал руку Меншикову. Вручил приказ. И все. Награды нашему герою надлежало заказать самостоятельно, за свой счет, чай не бедствовал и чин генеральский по правилам 1915 года не давал права на государственное изготовление наград. Вопрос же Максима о награждении личного состава полка был отклонен как несвоевременный. Мерзко. Очень мерзко.

Банкета не устраивали по экономическим соображениям. Война же. Поэтому вместо него дали прием, на котором присутствовали только сторонники Керенского. Даже его бойцов сопровождения не пустили. Из-за чего Максим чувствовал себя категорически неуютно. Да, играла какая-то музыка. Да, все вокруг говорили ему льстивые слова. Но аромат фальши был такой, что казалось он попросту задохнется. Страх и ненависть, обращенные к нему, чувствовали кожей так, словно они были чем-то материальным, осязаемым и до тошноты приторным.

Наконец Керенский не выдержал и пригласил Максима для приватного разговора в кабинет. По странному стечению обстоятельств им оказалось то самое помещение, в котором Меншиков первый раз беседовал с Николаем II и его супругой по поводу беременности Татьяны Николаевны. Что всплыло в голове у молодого генерала очень ярко и сразу, навеяв разные воспоминания, вызвав немало раздражающие ассоциации. Дескать, Керенский в курсе и на что-то намекает.

— Присаживайтесь, — нейтрально произнес Александр Федорович, указывая на стул рядом со столом. Словно посетителю. Максим же демонстративно не подчинился и сел на роскошный, но небольшой диванчик. Тот самый, на котором тогда сидел монарх с супругой. Керенский едва заметно вспыхнул, но сдержал себя в руках. — Утомительный прием. Не так ли?

— Вам не нравятся эти люди? — шутливо поинтересовался Максим.

— Отчего же? Нет. Хорошие люди. С ними очень приятно работать.

— Да? Странно. Мне показалось, что вы на некоторых из них смотрите с отвращением. Или слово «хорошие» у вас значит что-то большее, чем принято?

— Не важно, — нахмурился Керенский, недовольный и уязвленный словами собеседника. Он не думал, что его отвращения к ряду коллег, с которыми он вынужден работать, так очевидно окружающим.

— А что важно?

— Что? Хм. Максим Иванович мне нужен ваш совет. Недавно мне попалась фраза на одном древнем языке, и я хотел бы найти ее перевод. Очень уж любопытно. Знающие люди сказали, что вы в курсе.

— Эти люди были хорошими?

— Безусловно, — ответил Керенский, нервно дернув подбородком.

— Насколько мне известно, Александр Федорович, я не лингвист и вряд ли вам помогу.

— Аш назг дурбатулюк… — начал говорить Керенский, озвучив формулу кольца Всевластья. — Вы, насколько я знаю, однажды употребили эту фразу, сказав, что это древнее проклятье. Что оно значит?

— Полагаю, вас не устроит версия: «Я все придумал по пьяни?» — с довольно мерзкой ухмылкой поинтересовался Меншиков, которому этот разговор совсем не нравился.

— Не устроит, — холодно и явно проскакивающим раздражением ответил Керенский. Прошел к шкафу. Открыл его. Достал бутылку виски и стакан. Один. Себе. Кое-как выдернул пробку и чуть трясущимися руками, постукивая по бортику стакана, налил живительной влаги. С четверть емкости. А потом одним махом влил в себя.

— Занюхивать будете? — со все тем же полным отвращения выражением на лице спросил Максим, отмечая отсутствие в кабинете закусок. Керенский дернулся как оплеухи и слегка осоловевшими глазами уставился на нашего героя.

— Как эта фраза переводится?

— Как вам угодно. Хотите так, а хотите – этак.

— Не юродствуйте! Вы же знаете смысл этих слов! Почему вы не хотите их перевести? Они несут какую-то угрозу? Или как это понимать? — взвился Керенский.

— У древних высказываний много вариантов перевода. Далеко не все из того, что имел в виду автор фразы, могут услышать и понять окружающие. И тем более, далекие потомки. Такие фразы как ребус, головоломка. Их истинный смысл открывается лишь тогда, когда становится уже слишком поздно.

— И все же, я прошу вас удовлетворить мое любопытство.

Максим как можно более приторно улыбнулся и произнес: