Генерал Империи

Впереди с какими-то подносами, накрытыми тряпицами, стояли самые именитые из делегатов съезда. Среди прочих был и Гучков. Ярый и деятельный бонапартист, он был выброшен из Временного правительства Керенским через неделю. Потому, видимо, и выжил. Ибо восставшие не постеснялись и расстреляли всех, кого смогли поймать из числа Временного правительства. Гучков же, как лицо пострадавшее от козней Керенского, отделался лёгким испугом.

– Максим Иванович, – произнёс Александр Иванович, выступив вперёд, – в этот грозный для всей России час мы пришли к Вам, чтобы просить о великой милости.

– О милости? О какой? – напрягся Максим.

– Земский собор постановил, что мужской род Императора пресёкся, а женщины от семени его либо погибли, либо, выйдя замуж, перешли в другой род. Великие же князья, претендующие на престол, запятнали себя изменой и предательством, а потому недостойны столь великой чести. Посему, памятуя о славных делах Смуты Великой, мы просим Вас, Максим Иванович, стать защитником нашего Отечества.

Произнёс и махнул рукой. Стоящие рядом люди несколько неуклюже сдёрнули тряпицы, скрывающие принесённые ими вещи, явив Меншикову Императорские регалии.

– Примите их, Максим Иванович, и спасите Отечество наше!

Раз. И он опустился на одно колено, преклонив голову.

Два. И ему последовали все остальные делегаты.

Три. И, чуть замешкавшись от удивления, им последовали и солдаты с офицерами корпуса.

Максим уставился на Большую Императорскую корону и медленно перевёл взгляд на супругу, которая улыбалась. Знала! Знала зараза! Вон какие огоньки в глазах.

– Мой Император, – тихо прошептала она и подмигнула.

Меншиков спустил с рук на ступеньки Петра, передав его материнской заботе, и прошёл вперёд. На одном из подносов лежал скипетр. Он взял его, прислушиваясь к своим ощущениям.

Та тяжесть, которая Максима последние дни придавливала к земле и дезориентировала, резко усилилась и с мерзким треском сорвала какие-то «водонепроницаемые переборки» в его голове. Раз. И «клиренс» его «кукушки» резко увеличился, а вся та тяжесть стала восприниматься как нечто приятное… желанное… то, чего ему не хватало все эти годы. Впрочем, этот удар не остался незамеченным – наш герой покачнулся и отступил на полшага, но только сильнее сжал скипетр, и взгляд его сверкнул, обретая былую уверенность.

Требовалось что-то сказать этим людям… немедленно… прямо сейчас…

– Империя… – громко произнёс он, внезапно охрипшим голосом, – трещит по швам. Она разрывается противоречиями. Она нуждается в обновлении, – сказал и сделал паузу, наблюдая за реакцией окружающих. – Все традиции и обычаи, что устарели и мешают укреплению и развитию Империи, надлежит без жалости отбрасывать, заменяя новым, свежим, живым. А все знания, что могут пригодиться на благо Империи, должны применяться, без оглядки и оговорки. Кто бы их ни придумал, где бы их ни изобрели. Главное – польза Империи.

Вновь пауза. И тишина. Люди слушали.

– Но это будет невозможно, если мы не станем стараться услышать людей, пусть даже и самых простых. Это будет невозможно, если каждый из нас не будет стараться посвятить себя делу укрепления Империи, проявляя личную предприимчивость и инициативу. Каждый. От обычного крестьянина до Императора. Без поблажек. Без оговорок. Империя не живёт сама по себе. Империя – это общее дело для каждого из нас. Наш общий дом. И в стенах этого дома все равны перед Императором, невзирая на происхождение, пол, народность и веру. Ибо Империя превыше всего! Империя! Да здравствует Империя! Настоящая Империя! Империум человечества!

Эпилог 1916 год, 15 ноября, Париж

Раймон Пуанкаре стоял у большой карты мира и внимательно в неё всматривался. Вдумчиво так. С неподдельным интересом. На эту карту уже нанесли свежие границы, согласно договорённостям Константинопольской мирной конференции. И именно с видом на эту карту уже который день проходили нервные встречи англичан, немцев и итальянцев с французами. Злило Георга это чрезвычайно. Но что поделать? Пока другой конфигурации не было. Сейчас же в этом помещении не было и Георга, как и представителя возрождённой Римской Империи.

– Господин президент, – после затянувшейся паузы, отбросив с раздражением очередную утреннюю газету, произнёс Кайзер Вильгельм II, – Вы же понимаете, что это конец? Наш конец.

– Вы полагаете? – не оборачиваясь, спросил Пуанкаре.

– Разумеется! На что замахнулся! Ох мерзавец!

– Мне кажется, Вы сгущаете краски.

– Я? Вы читали, что пишут журналисты?